Александр Коломийцев - Русские хроники 10 века

– Крещёный ли ты, сын мой? – спросил поп.

– Крещёный. Ныне весной отец Иакинф крестил, – ответил Беляй с отвращением, словно признавался в чём-то постыдном, о чём признаваться совестно. – Почто Дубка убили? – спросил, обвиняя.

Иоаким раздумчиво вгляделся в лицо могутнего русича. Несмотря на гнев, пропитывавший голос, взгляд беспомощно и растерянно взирал на него, моля об утешении.

– Кто тебе тот Дубок, брат?

Беляй поднялся с земли, стоял, возвышаясь над попом. Негромкий, участливый голос, добрый взгляд священника располагали к доверию, и Беляй, сбиваясь, перескакивая с одного на другое, принялся рассказывать, каким добрым, покладистым человеком был Дубок. Как жили они одной семьёй, не различая, кто родной, кто чужой, кто каких богов славит, как вместе работали, пот проливали, вместе же веселились.

– Ни в чём Дубок не виноват, только жить по-своему хотел. Мне, крещёному, слова злого не сказал. Может, то моя вина, что Дубок бесам поклонялся. Не умею я про царство божие объяснять. Сам верую, а объяснить не умею, ни про царство божие, ни про веру истинную. Почто же убивать? Где же милосердие божие?

– Не пошатнулась ли вера твоя? Не возводи хулы на бога. Ежели люди творят злое с именем божиим, то грех на них. Знаем ли мы промысел божий? Мы всего лишь человеки, знать то нам не дано.

События призывали Иоакима к епископским обязанностям, но мог ли он оставить заблудшую овцу, готовую по неведению устремиться прямиком в волчьи пасти? Не первостепенный ли долг его вернуть её в стадо? Не об этом ли говорил нам Иисус Христос? Жестокое потрясение смутило детскую душу русича. И его пастырская забота успокоить смущённую душу, укрепить пошатнувшуюся веру. Потому попросил Иоаким проводить его в молельную избу и, неторопливо следуя к месту сбора христианской общины, вёл наставительную беседу. И хотя сам был раздосадован и даже разгневан действиями Добрыни, не молвил и слова осуждения в адрес воеводы. Не должен людин сомневаться ни в своём князе, ни в княжьих мужах.

Первым встрепенулся Ждан, неприкаянно слонявшийся по пристани.

– Гляди-ко! Никак святилище зажгли! Вот же злыдни! А ежели мы ихнюю церкву подожжём? Понравится им то?

В сознании плотника местные христиане соединялись с княжьими людьми и, стало быть, отвечали за поступки последних. Но не все славенцы носили на плечах чересчур горячие головы.

– За то с Добрыни спрос, – ответили рассудительно. – С нашими христианами мирно живём.

«И правда, – подумал Рудинец, – неужто Беляй стал бы святилище разорять?»

Ратники вскочили, в бессилии сжимали кулаки, посылали проклятья на Добрынину голову.

Из Детинца вернулся Одинец с мечом на поясе. Молча воззрился на столб дыма, буркнул:

– Немного погодя пойдём, поснедаем, варится там.

Накормили сытно – пшённой кашей с маслом, квасом, да хлеба вволю.

В полночь жители подола, понуждаемые дружинниками, поволокли на мост плахи, брёвна. От берега отчалили лодки с кметами. За спиной дружинников, упреждая братий, полыхнул заготовленный стожок сена. Неудачей закончился приступ. Полетели в дружинников камни, метаемые пороками, засвистели сотни стрел. На мечах биться – не всякий житель против кмета устоит, стрелы метать многие горазды. Ушли дружинники с моста, лодии назад вернулись.

Путята, муж и бесстрашный, и сметливый, сошедши с лодии на берег, нашёл Добрыню.

– Вот что, воевода, зря мы в лоб полезли. Есть у меня задумка. Борзо, до света, пока ночь не изошла, угнать лодии выше Новгорода, хоть до самой Перыни. Вниз-то сподручней спустить, так на той стороне дороги нет, а от Перыни есть. Лодии перегнать, на берег вытянуть и схоронить, чтоб не проведали. На ту ночь я со своей дружиной на тот берег переправлюсь и пойду на Новгород, а ты отсель их тормоши. С двух сторон, глядишь, и прорвёмся. От Перыни-то нас не ждут.

– Добре измыслил, боярин, – согласился воевода. – Надобно тутошнему попу сказать, чтоб кого из своих на тот берег послал. Главному попу весточку послать, чтоб отобрал кого посноровистей да отправил к воротам. Дозорных, воротников побили ли, повязали, дело ихнее, но чтоб ворота тебе отворили. Вот ты без шума-то в город и войдёшь. Я им, поганцам, устрою беду, аки в Родне.

К вечеру приехал тысяцкий, позубоскалил со славенцами, потом, отбросив шутки, предостерёг:

– Ночью, мужики, глядите в оба, непременно Добрыня на приступ пойдёт.

Ждан, скинувший свой затрапезный кожушок и нашедший где-то рубаху, произнёс с ехидцей:

– Да хоть в оба гляди, хоть в один, хоть в три, ночи-то темны. Куда стрелить будем?

Немногословный Павно, коротавший время, вырезая ложки, поднял голову, сумрачно поддержал плотника, считавшегося среди уличан едва ли пустобрёхом.

– Ждан дело говорит. Я так мыслю, тысяцкий. Надобно знающим толк в стрельбе раздать огненные стрелы. Как ни хоронись, а от вёсел плеск пойдёт. Вот пускай они на тот плеск и мечут огонь. Да не с вымола, а с берега, да с места на место перебегают. Как лодии обозначатся, и мы за дело возьмёмся.

Угоняй шлёпнул ладонью по бедру, крутнул головой.

– Ох, до чего вы, славенцы, ушлые. Добре измыслил, ложкарь. По всему берегу то накажу. Ты, Одинец, сходи в Детинец за стрелами, паклей, смолой. А вы, мужики, сами определитесь, кто у вас охотник бывалый.

Днём отоспались, и наступившая темнота не навеяла сонливости. На берегу заранее развели костерок, загородив пламя досками от реки. Рудинец, уставший от беспокойных дум, глядел в небо, удивляясь великому множеству звёзд. Ставр, водивший дружбу с волхвами, сказывал, звёзды сидят на небе не абы как, а семьями, родами. И каждый звёздный род зовётся по-своему. Ведь верно говорил, так и есть, всякая звезда на своём, особом месте.

Сидели молча, слушали тишину. Мост осветился факелами, раздался шум, в обе стороны полетели стрелы, вступили в дело пороки. На том берегу вспыхнул стог сена, смутно высветив отплывающие лодии. Одинец подал голос:

– Ну, мужики, готовьтесь!

Тут же и Ждан вставил своё слово.

– У кого коленки дрожат, по бережку побегайте.

Закусив губу, Рудинец наложил стрелу на тетиву. Вскоре стал различим плеск вёсел, и темноту прочертили огненные стрелы. Некоторые, канув в темноту, падали в воду, другие, прежде чем погаснуть, высвечивали лодии, набитые кметами, третьи втыкались в борта лодий. Чем ближе подходили лодии к берегу, тем больше пылающих стрел несли их борта. Кметы не успевали сбивать огонь, по бортам некоторых лодий побежали змейки пламени. Загородившись щитами, дружинники не несли большого урона. Но, наткнувшись на сильную стрельбу, киевский воевода посчитал высадку невозможной и дал отбой. Лодии повернули назад, на мосту тоже всё стихло.