Александр Коломийцев - Русские хроники 10 века

Днём Добрыня вёл беседы с торговыми посланцами помимо князя, перекинулся словцом с Вышатой. Полученные сведения натолкнули на новый замысел.

За ужином вновь завязался спор о дани. Наиболее горячие головы предлагали непомерное.

– Наложить на Булгар ежегодную дань, чтоб платил Киеву по 500 гривен! – обтирая усы, заявил с довольным видом чернявый дружинник по имени Одинец.

Воевода возразил:

– Булгар город богатый, слов нет, свои ногаты чеканит. Да как бы нам от такой дани в убытке не оказаться.

Дело кмета – сеча. Следи за доспехом, комонем, оружием, чтоб всё в порядке, исправности пребывало. Наукой брани владей, исполняй приказы князя и воевод его. Вот твоё дело. За походы, брань требуй награды, то твоё право. Но всякий человек мысли имеет, и хочется ему те мысли и сотоварищам, и начальникам поведать. Выскажет и доволен, князь его слова услышал. А что таких слов много бывает говорено, да и князь с воеводой потом по-своему решат, и не заметит. В старшей дружине состоят не молодые гридни, у коих ещё и борода толком не растёт, от речей старших дружинников не отмахнёшься, не брехливая собачонка на ворон лает. Так уж повелось на Руси, не только с воеводами да ближними боярами князь совет держит, но и со старшей дружиной.

Слова Добрыни вызвали недоумение.

– Это как же, дань наложим – и в убытке останемся?

– А так, – отвечал Добрыня, хитро усмехаясь, без гнева на спорщика. – Дань лапотники платят, а булгары в сапогах ходят. Один раз хан заплатит, может, и в другой, а потом стакнётся либо опять с вятичами, или того хуже, с печенегами, или теми же торками. Сыроядцам какая вера? Сегодня нам друзья, завтра булгарский хан коней подарит, в набег на Русь пойдут. Потому и толкую – мир с Булгаром дороже дани.

Бывалые дружинники воеводу поддержали.

– Верно Добрыня толкует. От набегов убытку больше, чем пользы от дани. Да ещё люди гибнут, в полон бедолаг угоняют.

Добрыня между тем уже высказывал новые мысли:

– Проведал я, есть у хана дочери. Требуй, княже, ханскую дочь себе в жёны. Мир прочней станет, ежели будет у тебя булгарыня в жёнах.

После неожиданного предложения первого боярина на некоторое время установилось молчание, прерванное весёлым возгласом:

– Не-е, княже, не бери булгарыню в жёны. Она ж мусульманка, велит тебе уды обрезать. Уды обрежешь, славянские жёны тобой брезговать станут. И что станешь делать?

Ответом шутнику был всеобщий хохот. Смеялись дружинники, усмехался князь, сам Добрыня качал головой.

«Экие зубоскалы! Ну, пускай потешатся».

Ждать ни два, ни три дня не пришлось. На следующее утро, когда лик солнца из красного превратился в диск расплавленного серебра, на крепостной стене у южных ворот появились трубач и бирич. Пронзительные звуки возвестили о начале переговоров. Бирич на ломаном русском языке, надрывая глотку, объявил о выходе посольства. Ворота распахнулись, на мосту появилось шествие булгарских бояр в богатых одеждах. До ставки великого киевского князя, расположенной в версте от города, слы шли пешком. Князь восседал в кресле, установленном на красном с чёрными узорами ковре. Рядом стояли воевода, ближние бояре, знаменосец, с голубого стяга на слов взирало красное солнце. Шествие в окружении гридней приблизилось к ковру. Булгарские бояре поклонились большим обычаем. Заговорил тучный посол, одетый в соболью шубу нараспашку. Владимир смотрел на толстое лицо, покрытое каплями пота, старался поймать взгляд чёрных бусинок, прятавшихся под тяжёлыми веками. Посол закончил речь, длинный худой толмач резким, каркающим голосом начал переводить.

– Каган киевский Владимир! Хан Булгарский Ибрагим просит мира, готов заплатить дань. В знак мира высылает тебе дары.

«Где такого толмача нашли? Таким карканьем о брани возвещают, а не о мире договариваются».

Несколько минут Владимир, нахмурившись, молча смотрел на посла, затем сердито ответил:

– Хан Ибрагим нанёс обиду Руськой земле. Почто помогал вятичам в непокорстве Киеву? Почто дружину послал в Муром? Вятичи и Муром – то Руськая земля.

Выслушав перевод, посол вновь переломил тучное тело.

– Хан Ибрагим понял свою ошибку. Хан не хочет ссориться ни с Русью, ни с тобой, каган. Хан хочет жить в мире с Русью. Прими дары, каган.

Рабы поставили сундуки рядом с княжеским креслом, откинули крышки. Посол, осторожно ступая по ковру остроносыми сапогами, приблизился к сундукам, разворачивал паволоки, показывал золотые, серебряные блюда, чаши, кувшины. Владимир скучливо рассматривал дары, наконец сказал:

– Добро. Я принимаю дары. Я не хочу проливать кровь. Передайте хану, я согласен на мир. Но за обиду он должен заплатить дань мне, моим воям, городам Руським – Киеву, Чернигову, Новгороду, Смоленску, Белгороду. Мой боярин передаст свиток хану.

Приём закончился, слы удалились в город.

Белгород был новым городом, неизвестным за пределами Руси, по величине своей не мог тягаться с такими городами как Новгород, Смоленск, Чернигов. Но Владимир, как и Добрыня, видел в Белгороде оплот своей власти. Этот оплот требовалось укреплять, и по договорённости с Добрыней Владимир включил малоизвестный город в список.

Слом к хану отправили боярина Позвизда. Ехать воеводе – терять достоинство. Позвизд был в самый раз. Собой дороден, статен, настоящий русский витязь. В речах разумен, напорист без пустой хвастливости. В поступках блюл достоинство, не терялся. Такой и перед лесным Лихом не сробеет, не то что перед ханом. И в боярской иерархии был не из последних, поднимался вверх в ближние великого князя.

Посланец вернулся к вечеру. Хан просил уменьшить выплаты воям. Дело обычное, сразу никто не соглашался. Весь следующий день слы сновали меж городом и ставкой, согласовывая мелочи. Требование о выдаче в жёны булгарской княжны Владимир решил выдвинуть лично хану.

Размер дани к согласию всех сторон был установлен. Нетерпеливые торки из опасения, что хитрые булгары подсунут негодных коней, ускакали к табунам. Торжественный выход хана в сопровождении булгарского боярства состоялся в полдень. Пели трубы, блестели на солнце парадные доспехи, разноцветными огоньками играли драгоценные каменья на пальцах.

Вчерашние враги, а сегодняшние союзники встретились в ставке великого князя. На предложение отдать в жёны дочь хан с ответом медлил. Мялся, жевал губами, шевелил пальцы, сложенные на животе.

– Прими нашу веру, каган. Под покровительством всемилостивейшего и всемогущего Аллаха ты обретёшь мощь и силу, познаешь восточную мудрость. Ты разумный, справедливый правитель, а поклоняешься идолам. Приди же к нашему Богу, прими магометанство. Наш Бог – истинный, иные боги есть блядословие.