Конн Иггульден - Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

Баяр и Урянхатай опустились на колено и склонили головы.

– Господин мой, очень жаль слышать такую новость, – проговорил Урянхатай и увидел, что взгляд Хубилая устремлен на четверых дозорных, которые оседлали коней и галопом помчались на восток. Орлок решил дать объяснения прежде, чем его спросят: – Господин мой, на запад движется сунская армия. Воспрепятствовать нашему отступлению они не успеют.

– Нашему отступлению, – эхом повторил Хубилай, словно не понимая, о чем речь. Под пристальным взглядом его желтых глаз Урянхатай начал заикаться.

– Господин, можно держаться впереди сунцев. К весне попадем в цзиньские земли. Ямщик сказал, что ваши братья уже получили весть. Они вернутся домой.

– Орлок, ты не понимаешь меня, – негромко проговорил Хубилай. – Я уже дома. Это мое ханство, и я его не брошу.

Урянхатай сделал большие глаза, сообразив,

что

значит цзиньский наряд Хубилая.

– Господин мой, состоится курултай, собрание царевичей. Ваши братья…

– Мои братья тут ни при чем, – строго перебил Хубилай. – Я решил, что завершу начатое. Это мое ханство. – В голосе Хубилая слышалось изумление, словно он лишь сейчас осознал, что за смятение царит у него на душе. Желтые глаза сияли ярче золотых слитков. – Это моя империя, Урянхатай. Меня отсюда не прогонят. Готовь тумены к битве, орлок. Я дам врагу бой и сокрушу его.

*

Сюань мерил шагами ночной мрак. Столько мыслей, столько воспоминаний – разве тут отдохнешь? Странная это вещь – армия, порою чудеса творит с людьми. В одиночку человек убежал бы, а с друзьями и командиром стеной стоит. Только есть и спать нужно всем. Сюань и раньше устраивал привалы вплотную к врагу – странно, словами не передать. Войска стояли так близко, что на темнеющей равнине светящимися точками виднелись костры монголов. Сунские владыки всюду расставили стражников и дозорных, хотя никто не ждал, что монголы нападут ночью. Быстрота и гибкость – вот в чем сила монголов, а темнота эту силу нивелирует. Бок о бок спят те, кто при свете дня разорвет друг друга на части… Сюань улыбнулся: так нелепо умирают лишь люди. Волки пожирают оленей, но спать и видеть сны рядом с жертвой не станут.

Заколыхались тени. Сюань перепугался, поднял голову, но успокоился, заслышав голос сына.

– Я здесь, Ляо Цзин, – прошептал он.

К нему приблизился маленький отряд, и даже во тьме Сюань узнал каждого. Четверо детей – единственный след, который он оставил на земле. Цзин Ань это понимал. Молодой сунский вельможа был так великодушен! Сюань мог привезти сюда детей и без разрешения Цзин Аня, хотя тогда их наверняка обнаружили бы. Сюань рискнул, поговорив с ним начистоту, и не прогадал. Цзин Ань сразу его понял.

Сюань вручил сыну мешочек с монетами. Ляо Цзин взглянул на него с удивлением, в звездном свете тщась рассмотреть отцовские черты.

– Что это? – тихо спросил он.

– Дружеский дар, – ответил Сюань. – На первое время хватит. Останешься в живых, да еще среди родичей. Уверен, помощь ты найдешь везде, но в любом случае это твой шанс жить своей жизнью и завести потомство. Ты ведь этого хотел, да, Ляо Цзин?.. Тебя услышали. Ну, езжай! Я нашел тебе коней и двух сопровождающих. Люди верные, хотят домой… Слишком большую свиту давать опасаюсь – еще ограбят. – Сюань вздохнул. – Стыдно, но я разучился доверять людям.

– Я никуда не поеду! – крикнул сын. Сестры зашикали на него, а Ляо Цзин протянул мешок с монетами им; сам же подошел к отцу и, склонив голову, зашептал Сюаню на ухо: – Остальные пусть едут, а я служу у тебя в полку. Позволь мне остаться с тобой! Позволь мне биться бок о бок с тобой.

– Лучше живи, – коротко ответил Сюань. – Завтра здесь многие погибнут, возможно, и я тоже. Если такое случится, хочу знать, что мои сыновья и дочери живы и свободны. Как твой командир, Ляо Цзин, приказываю отправиться с ними. Да хранит вас моя любовь!

Сын промолчал. Он стоял в сторонке и смотрел, как младший брат и сестры в последний раз обнимают отца. Затем, не сказав ни слова, повел их к скрытым мраком коням. Сюань почти ничего не видел, но слышал, как младшая дочка всхлипывает и зовет папу. У него аж сердце защемило.

Маленький отряд шагал по лагерю, и Сюань в очередной раз порадовался, что заранее получил разрешение Цзин Аня. Хоть сунские часовые во тьме не кричат. Цзин Ань затею одобрил и даже подписал бумаги, которые помогут, если детей остановят на сунской земле. Шанс выжить Сюань им дал, а дальше уж как получится.

Послышались шаги, и его осенила неприятная догадка. Он не удивился, когда темная фигура заговорила голосом Ляо Цзина.

– Младшие уехали. Если завтра ты погибнешь, я буду рядом, – заявил молодой человек.

– Сын мой, напрасно ты меня ослушался, – начал Сюань строго, а продолжил куда мягче: – Но раз уж ослушался, прогуляйся со мной по лагерю. Я теперь не засну.

Ему на удивление, Ляо Цзин протянул руку и коснулся его плеча. В семье Сюаня напоказ чувства не выставляли, тем ценнее было это проявление. Сюань улыбнулся, и они зашагали по лагерю.

– Давай я расскажу тебе о враге, Ляо Цзин. Монголов я знаю всю жизнь.

Каракорум снова кишел воинами, на равнинах перед городом стояли тумены, в каждой комнате города разместилось по семье. Домой вернулись двести тысяч человек, истребив всю дичь на сотню миль вокруг города. В тесных лагерях частенько говорили о восточном Шанду: там, мол, места хоть отбавляй.

Арик-бокэ стоял в самом глубоком подвале города. Жизнь кипела высоко над головой. А тут было холодно. Царевич тер руки, покрывшиеся гусиной кожей. В подвале лежало тело старшего брата, и Арик не мог отвести от него глаз. Традиционалист во всем, Мункэ оставил указания относительно собственных похорон: прах нужно отвезти в горы, где похоронен его дед. Закончатся приготовления, и Арик-бокэ сам отвезет его туда. Земля родины поглотит тело брата.

Мункэ обернули тканью, жуткую рану на горле – глубокий разрез с белыми краями – зашили. Но все равно Арик-бокэ дрожал, оставшись в темном подвале наедине с жалкими останками любимого брата. На время своего отсутствия Мункэ доверил ему Каракорум. Он даровал ему родовые земли. Хан понимал: над кровным родством и братством не властна даже смерть.

– Брат, твои наказы выполнены, – сказал Арик-бокэ трупу. – Ты доверил мне столицу, и я не подвел. Хулагу уже в пути, чтобы отдать тебе последний долг.

Арик-бокэ не плакал. Слезливость и опухшие глаза Мункэ презрел бы. Арик собирался напиться до беспамятства, пойти к воинам, погорланить песни, выпить еще. Может, тогда и порыдает без зазрения совести.

– Хубилай тоже скоро будет здесь, – сказал брату Арик-бокэ и тихонько вздохнул. Пора возвращаться на поминальный пир. Хотелось сказать погибшему брату кое-что еще, да слова не шли, точно Мункэ был жив и слушал. – Прости, что меня не было рядом, когда наш отец спасал Угэдэй-хана. Прости, что меня не было рядом, чтобы спасти тебя. Я бы жизнь за тебя отдал, клянусь, Мункэ! Ничего другого не пожелал бы.