Нина Молева - Княгиня Екатерина Дашкова

— Что же, питомцы превзошли воспитателя.

— Позвольте не совсем согласиться с вашим величеством.

— Это ваше любимое занятие, Екатерина Романовна.

— Вы несправедливы ко мне, государыня, я хочу вступиться за честь ваших же ученых. Иван Иванович Лепехин отмечен редким талантом в медицине. Еще Михайла Васильевич Ломоносов прочил его на кафедру ботаники в Академии. Однако круг интересов господина Лепехина одною ботаникою не ограничился.

— Но он же стал директором Ботанического сада.

— И не переставал заниматься лекарственными свойствами отечественных произрастаний. Его размышления о нужде испытывать их лекарственную силу — труд оригинальный и отечеству особенно нужный. Что же касается господ Мальгина и особенно Николая Яковлевича Озерецковского, то их талант тем примечательнее, что первоначальное свое развитие получил не в академических стенах, а в российских семинариях. Тимофей Семенович Мальгин до поступления в академический университет обучался в Псковской семинарии, семь лет путешествовал с Лепехиным, — а образовался как превосходный историк.

— Вы правы, княгиня, его «Зерцало российских государей» — труд в своем роде единственный.

— Ваше величество, в его заглавии сказано все: «Зерцало великих государей по Рождестве Христовом с 862 года по 1791 год, изображающее их родословие, союзы, потомство, царствование, кончину, место погребения и вкратце деяния с достопамятными происшествиями». Но ведь до этого господин Мальгин перевел «Историю о переменах Неаполитанского королевства» с французского языка и «Лествицу умственного восхождения к Богу по степеням созданных вещей» Беллармина с латинского. Это все наши подлинные энциклопедисты, государыня.

— Что до Озерецковского, он всегда был вашим любимцем, княгиня, и пользовался особым вашим покровительством.

— Ваше величество, я всего лишь разделяю ваше отношение к этому достойнейшему ученому. Проделать путь из семинарии Троице-Сергиевой лавры до Лейденского и Страсбургского университетов совсем не просто. Не случайно вы остановили на нем свой выбор в качестве воспитателя графа Бобринского. Лучшей кандидатуры было попросту не найти.

— Хотя я совершенно не уверена, что обширнейшие познания воспитателя пойдут на пользу воспитаннику. Вы знаете, как капризен и несносен бывает граф. Я стараюсь не думать о тех огорчениях, которые он доставляет учителю. Вот мы снова и вернулись к теме детей. Что поделаешь!

— Мисс Бетс? Вы? И одна? Что сталось с моей дочерью? Говорите же, ради Бога, говорите!

— Ваше сиятельство, умоляю вас простить меня! Я не выполнила вашего поручения. Не была в состоянии его выполнить и потому поспешила обратно в Россию, чтобы быть снова около вас.

— Но вы не отвечаете на вопрос о моей дочери!

— О, это такая сложная тема.

— Она, по крайней мере, здорова?

— Жива и здорова, но…

— Что же в таком случае?

— Ваше сиятельство, мисс Анастасия провела курс лечения в Ахене, но не пожелала возвращаться в Россию.

— Как — не пожелала? Что же ей делать в Германии?

— Я никогда не умела читать мысли мисс Анастасии. Она из Ахена пожелала поехать в Вену, куда я ее сопровождала, а затем в Варшаву, где я поняла всю бессмысленность своего присутствия. Мисс Анастасия тяготилась моим обществом и не выражала желания возвращаться на родину.

— Вы не смогли ее удержать от новых безумных трат? Не так ли, мисс Бетс?

— Это не представлялось возможным, ваше сиятельство. Мисс Анастасия каждый день требовала от меня денег, пока я не была вынуждена отдать ей всю сумму.

— Четырнадцать тысяч! Боже мой!

— От них уже мало что осталось, ваше сиятельство. Мисс Анастасия ни в чем не отказывает себе, и единственная надежда, что скорое безденежье вынудит ее вернуться.

— А мне останется расплачиваться с новой кучей долгов.

— Вы гневаетесь, ваше сиятельство.

— Почему же, мисс Бетс. Раз ваши доводы и здравый смысл оказались бессильными, какой смысл был в вашем дальнейшем пребывании около этой сумасбродки. Вернемся же, мой друг, к нашей привычной жизни и будем покорно ждать окончания очередной эскапады княжны. Родные давно говорили, что она унаследовала далеко не лучшие качества собственного отца.

— Вы никогда не жаловались на них, ваше сиятельство.

— Я любила мужа, мисс Бетс. Я его очень любила.

— Вам перестал докучать ваш ревматизм, княгиня?

— Благодарю вас за внимание, ваше величество. Вряд ли мое здоровье стоит того, чтобы становиться предметом обсуждения, но раз уж зашла о нем речь, зимой я всегда испытываю облегчение.

— Это следствие усилий доктора Роджерсона?

— В моем случае, ваше величество, доктор Роджерсон бессилен. Ревматизм отступает только при сухой погоде.

— А на вашей даче, где вы так любите уединяться, княгиня, по-прежнему сыро. Может быть, вы используете сырость как защиту от неугодных вам посетителей?

— Ваше величество, даже рискуя казаться мизантропкой, я предпочитаю сохранять время для занятий. Академия отнимает множество времени, которое неудобная для других дача помогает сберегать.

— Вы тяготитесь даже приездами к моему столу?

— Как вы могли подумать такое, ваше величество! Возможность видеть вас, говорить с вами — единственная моя радость. Два дня в неделю я могу ее испытывать — мне остается самой себе завидовать.

— Вы немного опоздали, Екатерина Романовна. Генерал Брюс чрезвычайно интересно рассказывал о геройстве солдат наших, штурмом бравших крепость и лицом к лицу противостоявших смерти. Такое массовое мужество — это поистине поразительно.

— Именно массовое мужество, ваше величество — в этом, мне думается, весь секрет. Меня оно не удивляет. Мне кажется вообще, что самый большой трус может вызвать в себе минутную храбрость. Он бросается в атаку, потому что сам знает, что долго она не продолжится.

— Что же тогда, по-вашему, княгиня, представляет храбрость, раз вы отказываете в ней даже штурмующим неприятельскую крепость воинам?

— Вы почувствовали себя задетым, Яков Александрович? Напрасно. Я не имела в виду усомниться в доблести наших войск. Речь идет о другом. Я считаю героическим мужеством не храбрость в сражении, а способность жертвовать собой и долго страдать, зная, какие мучения ожидают нас впереди. Если будут постоянно тереть тупым деревянным оружием одно и то же место на руке и вы будете терпеть это мучение, не уклоняясь от него, я сочту вас мужественнее, чем если бы вы два часа сряду шли прямо на врага.

— Вы говорите действительно о высшей степени человеческого мужества, Екатерина Романовна, но оно имеет общечеловеческий, а не солдатский смысл, не так ли?