Нина Молева - Княгиня Екатерина Дашкова

— О, я никогда не поверю в связанные с Орловым случайности! Никогда! В этой бессмысленной и жестокой гибели должен скрываться их прямой расчет.

— Что ж, не сердись, мой друг, но кончина императора приходится ее императорскому величеству как нельзя более кстати. Она решает многие связанные с коронацией вопросы.

— Императрица не может иметь с этим злодейством ничего общего. У нее нет ненависти даже к сестре Елизавете Романовне, а государь? Чем он мог ей мешать, занятый своими полудетскими развлечениями и попойками?

— Ты не принимаешь в расчет других людей, Катенька.

— Каких других?

— Тех же Орловых. Кончина государя открывает перед ними возможность брака императрицы с Григорием.

— Но это же невероятно, и государыня никогда не пойдет на такой безумный шаг! Стать супругой Орлова!

— Многое будет зависеть от привязанности государыни к фавориту. И, конечно, от напора его семьи.

— Нет, нет, дядюшка, государыня не может находиться под влиянием этих мужланов. Вспомните, вы сами рассказывали, как Разумовский вместе со всей родней добивались свадьбы с покойной императрицей Елизаветой Петровной, но ведь даже им это не удалось.

— Здесь дело не в семейных интригах. Идею о браке предлагает сам Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Не успел из вечной ссылки вернуться, уже паутину свою плести начинает.

— Ему-то что за нужда?

— Вот ему-то прямой расчет — сразу поддержку всех Орловых при дворе заполучить. Чай, не шутка!

— Недаром он мне такой лисой показался. Стар-стар, а глаза так и шныряют. Слова любезные говорит, а глаза ледяные — все-то досмотрят, все увидят, всему цену назначат.

— Рад, что в бывшем канцлере, княгинюшка, разобралась, да только разве знакома ты с ним?

— Откуда? Когда его ссылали, я дитя была. Это два дня назад императрица меня ему представила, слова еще какие сказала. Мол, кто бы подумать мог, что будет она обязана царским венцом не кому-нибудь, а молодой дочери графа Романа Воронцова. Бестужев так в комплиментах и рассыпался.

— Да, вот тебе и Алексей Петрович наш распрекрасный. Всю жизнь против великой княгини интриговал, государыне покойной советовал ее с сыном разлучить да из России и выслать, а как государыня приболела, сей час великой княгине депешу послал, чтоб момента не пропустила. За то и поплатился. А сегодня не хуже Бецкого право получил к государыне в любое время дня и ночи без доклада являться.

— Да Бог с ним, с Бестужевым! Государь покойный с ума нейдет. Его крови со ступеней престола не смыть, да и мне своей совести не успокоить. Где там! Сама крестного под обух подвела, сама конец его жизни положила!

— Не казни себя, Катенька. Венценосцев от лихой беды да напасти никто не спасет. Что ж ты, полагала, коли дело до переворота дошло, без крови да насилия обойтись? Такого, княгинюшка, отродясь не бывало. У власти только одни следы и есть — кровавые.

У дворца карет не счесть. Все верноподданнические чувства изъявить желают. Званые, незваные в антикамерах толпятся. Перешептываются. Лица пятнами. Руки вразлет. Словно на воде удержаться хотят. На каждый дверной скрип оборачиваются: не ее ли императорское величество, не от императрицы ли какая весть. Не упустить бы, успеть. Кому не понятно, царствование новое начинается — новые люди в ход пойдут. Про себя грехи пересчитывают: когда былой княгине сгрубил, когда чести не оказал, когда приглашения не заметил или за столом отвернулся, чтобы государя не гневать. Ведь вот как оно все оборачивается. Кабы вперед знать! Может, обойдется? Может, не время обожаемой монархине мелочи-то всякие вспоминать? Одна беда, другие бы не напомнили, за чужой счет своего выигрышного билета не вынули. Оно и выходит, лучше каждому поклониться, о делах да детках осведомиться. Там дальше разберешься, а пока…

У самой лестницы Чулков:

— Княгиня, ваше сиятельство, государыня ждет, немедля к себе пройти велела.

— Куда это?

— В опочивальню-с. Там от назойливых скрываться изволит. Слыхали, поди, горе какое у нас, Катерина Романовна?

В опочивальне занавесы приспущены. И в полдень полумрак. Лицо государыни и вовсе в тени. Один голос слышно:

— Дитя мое, я в отчаянии. Петр Федорович…

— Мне передали скорбную новость, ваше величество.

— Он был плохим государем для России и еще худшим супругом, но он был человеком, и как каждая смерть…

— Да, государыня, эта случилась слишком скоро для вашей славы и моей совести.

— О чем вы говорите, дитя мое!

— Несчастный случай, в котором, несомненно, был замешан Алексей Орлов!

— Я не понимаю вас, княгиня!

— Здесь нечего понимать, ваше императорское величество. Можно стремиться к справедливости и даже добиваться ее силой, но не ценой смерти.

— Кто говорит здесь о цене? Я повторяю, несчастный случай, вызванный вином и избытком молодечества. За него трудно судить.

— Как, ваше императорское величество, вы не имеете в виду, чтобы виновные понесли самое жестокое наказание?

— Наказание, княгиня?

— Естественно!

— Но тогда прочтите вот это письмо, присланное мне Алексеем Орловым. Оно исполнено самого неподдельного отчаяния. Алексей Григорьевич берёт на себя всю вину за то, что не сумел уберечь доверенную ему жизнь бывшего императора. Он ничего не отрицает, и ему решительно не в чем оправдываться. Драка была спровоцирована бывшим императором — вам ли не знать задиристого характера покойного! А то, что его подопечный неожиданно задохнулся…

— Как — задохнулся?

— Не знаю, как именно. Да это и не имеет значения. На Орлова и его товарищей будет наложена самая суровая епитимья. У меня нет основания не верить их раскаянию. И я бы не хотела, чтобы кто бы то ни было подвергал его сомнению. Или обсуждению.

— Ваше императорское величество! Этого нельзя приказать ни истории, ни живым людям!

— Вы снова спорите, княгиня! Неужели вас ни в чем не убедил хотя бы характер орловского письма — сумбурный от переполнявшего его отчаяния, лишенный необходимого по этикету стиля.

— Орловское письмо! Оно говорит только о полной необразованности писавшего его человека. Алексею Орлову просто незнакомы правила правописания, не говоря о французском языке, которого потребовал бы придворный этикет. Это строки грубияна и наглеца, тем не менее рассчитывающего на вашу снисходительность.

— Вы забываетесь, княгиня, и я не уверена, что права в своем долготерпении относительно вас.

— Правда слишком редко бывает приятной. Что поделать! И чтобы не показаться вашему императорскому величеству дерзкой, я не вернусь больше к этой теме. Но я заранее прошу вашего прощения, государыня, за то, что более никогда не подам руки Алексею Орлову и не стану с ним разговаривать.