Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин

Палашка прижимала ее счастливое лицо к своему мягкому плечу и, как в детстве, когда была ее кормилицей, поглаживала по спине и тихонько шептала:

— Ну, ну, плачьте, плачьте, барышня, все горе слезами изойдет…

Вечером Петр Иванович по всей форме просил руки Машеньки у Анны. Та крайне удивилась и, призвав Машу, потребовала объяснений.

— Как это случилось, и в уме ли ты?

— Он меня спас, — просто сказала Маша, — и без него мне жизнь не в жизнь. Я, если ты не хочешь, чтобы я вышла замуж за него… Отдай меня в монастырь…

Они прижались друг к другу, наплакались, как в детстве, и Анна только вздохнула:

— Если бы могла я пойти под венец с Чернышовым…

Она все еще не забыла его, хотя и видела-то от силы всего пару раз.

Поздно ночью курьер разбудил весь дом, пришла депеша из Петербурга Петру Ивановичу.

Никита Иванович сообщал, что произошел переворот и теперь нет царя Петра III, а есть матушка-императрица Екатерина…

Свадьбу было решено отпраздновать в столице…

После отъезда Петра в деревню Никита Иванович погрузился в грусть и размышления о своей незадавшейся жизни. Каждый день приходил он в затянутую черным сукном залу, где лежала императрица Елизавета, и молча стоял у ее ложа, мимо которого беспрерывно проходили люди, вглядывался в белое лицо, подкрашенное и припудренное бальзамировщиками. Теперь Панин не находил больше в богине сердца тех ясных черт, что так привлекали его, что вставали перед ним в долгие годы изгнания в Швеции. Он смотрел и смотрел на ее лицо, умиротворенное и спокойное. Смерть не исказила выражения спокойствия и мудрости на нем, но оно стало холодным и равнодушным, а Панин знал Елизавету живой, деятельной, искрящейся остроумием и кокетством. Нет, эта лежащая на смертном ложе женщина больше не могла быть владычицей его сердца.

Чаще всего рядом с ним стояла на коленях возле ложа императрицы и Екатерина. Поручив ей все дела по погребению тетки, Петр безудержно предавался удовольствиям.

Панин и Екатерина не обменивались ни словом, пока стояли у ложа умершей, но мысли их как будто были похожи. Никита Иванович думал о том, как отзовется смена царствования на судьбе его питомца, и боялся за него. Елизавета поручила ему наследника, и он готов был голову положить, чтобы выполнить ее наказ. От буйного непоследовательного Петра нечего ждать милостей, да Панину они и не нужны. У него было все, что могло бы дать ему возможность тихо и спокойно прожить свою жизнь, не погрязнув в бедности. Но Павел…

Ему мечталось — вот вырастет Павел, займет трон, и все, чему учил его он, Панин, претворится в жизнь. Закон станет властвовать в России, и даже сам император будет подчиняться ему…

Екатерина плакала у ложа Елизаветы. Нет, пожалуй, это не было притворством — только здесь могла она плакать о своей возможной доле. Петр всегда говорил ей, что Павел — не его сын, что нос и подбородок сына так напоминают Салтыкова, и можно с уверенностью это доказать. Да и других детей у Петра не было, хотя связи его с вдовушками, актрисами и балеринами, непотребными девками были всем известны. Значит, не мог он иметь детей. Откуда же Павел?

Он говорил ей это язвительно, едко, но княгиня не опровергала его — просто презрительно щурилась и поднимала на него такой негодующий и ненавидящий взгляд, что муж спешил уйти прочь. А ну как таких мер, как этот взгляд или слова, окажется недостаточно? И Лизка Воронцова победит, в конце концов, свою соперницу… Елизавета Воронцова, поправляла себя Екатерина. Мечтает о короне, да слишком болтлива, не умна, не держит при себе своих мыслей, хотя и старается во всем походить на Петра, подладиться к его вкусам. Неумная, некрасивая, косящая, она всегда была грубой и бранчливой, ругалась, как заправский извозчик, перенимая самые бранные слава у голштинских любимцев Петра, даже поколачивала своего любовника — знала, что он любит такое грубое обращение, принятое у преданных голштинцев. Она напивалась вместе с ним, дерзила ему, бросая в лицо отборные ругательства, а Петр не умел за этим распознать притворство. Может быть, и надо быть такой жене Петра, но у Екатерины никогда этого не получалось, да она и не желала быть такой. А вот теперь — Елизавета стоит одной ступенькой выше нее, самой императрицы, командует царем и делает, что хочет. Еще усилие, и она сломит волю Петра, заставит его развестись с Екатериной, заключить ее в монастырь, объявить наследника недействительным, а ее, Елизавету, он поведет к венцу и коронует…

Все чаще наведывалась Екатерина в покои Павла. Она с тревогой смотрела на сына, ни о чем не подозревающего, подолгу разговаривала с Никитой Ивановичем. Умный, строгий, доброжелательный, но и осторожный, поднаторевший в придворных интригах, Панин нравился ей все больше и больше.

С самого начала у них установился доверительный тон. Оба не высказывали открыто опасения, не обсуждали последствия тех или других действий правящего царя, но высказывали вслух мысли, далекие, казалось бы, от действительного положения дел. И прекрасно понимали друг друга. Обменивались новостями, бросали вскользь два-три слова, и было понятно отношение каждого к любому событию. Никита Иванович жалел молодую, пышущую здоровьем и красотой женщину, понимал, что участь ее незавидна. Вот-вот соберут ее в монастырь, отрешат от императорского сана, а там, глядишь, и умертвят потихоньку. Сколько раз так уже случалось с царскими женами. Да только теперь на дворе XVIII век, вроде бы и люди просвещенные…

Самому Панину, казалось бы, не грозило ничего. Император к нему благоволил, он уже забыл бранные слова, что бросил у смертного ложа Елизаветы. А у Панина все милости царя вызывали лишь презрительное отношение. В первую же неделю после смерти императрицы Петр пожаловал Никите Ивановичу звание генерала от инфантерии. Никита Иванович так отозвался на это назначение:

— Стар я уже артикулы с ружьем на плацу выделывать. Если мне не удастся уклониться от этой чести, которой недостоин, немедленно удалюсь в Швецию…

Когда Петру доложили об этих дерзких словах воспитателя наследника, он безмерно удивился — он и не предполагал, что кому-то может не нравиться военная карьера, служба, смотры и муштра…

— Я всегда думал, что Панин — умный человек, — разочарованно протянул он, — но с этих пор так думать не буду…

Екатерина несколькими словами дала понять Петру, что Панин — глубоко штатский человек, что он не приучен, как Петр, к плацу и муштре. И царь пожаловал Панину титул действительного тайного советника…

Так что опасаться немилости императора у Никиты Ивановича не было никаких оснований…

Но все, что предпринимал Петр, вызывало у Никиты Ивановича отвращение.