Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин

Теперь Маша хлопотала целями днями. У нее и минуты свободной не оставалось. Приготовления к свадьбе почти закончились, но тут начались заботы попечительницы дома для слабоумных. Никита Иванович не забыл о своем предложении, и чуть только выдался удобный момент, предложил императрице в попечительницы юную баронессу. Екатерина узнала о безобразиях, что творятся во вновь организованном дольгаузе, а поскольку это было ее детище, то Панин без труда добился, чтобы бывшую фрейлину Марию Родионовну Вейдель поставили во главе этого богоугодного дела.

Обо всем заботилась Маша — кровати, одеяла, подушки, простыни, но самое главное — штат людей, которым бы дорого было их дело. Она наприглашала в нянечки и смотрительницы монахинь из соседнего монастыря и поняла, что сделала правильно, когда увидела, что чистота и порядок водворились в этом обшарпанном доме. Но ей хотелось, чтобы и само здание была другим, и она опять пришла к Никите Ивановичу с просьбой.

Общими усилиями дом такой был найден — целый дворец. Бывшие хозяева все или померли, или были сосланы в Сибирь с конфискацией в казну всех имуществ и недвижимости, и Маша замерла от счастья, когда вошла впервые в пустующий дворец.

Она намечала расположение комнат, общие залы, где можно прогуливаться пациентам, а тенистый парк позади дворца доставил ей немало прекрасных минут.

Бурная деятельность невесты не встречала особого одобрения в Петре Ивановиче, но Маша уверила его, что после свадьбы оставит все дела и займется домашним хозяйством. Поэтому с такой энергией готовила она и замену себе — помощниц.

Денег казна давала мало, и потому Маше пришлось идти по миру. Она просила у богатых людей все, что только можно: старую одежду, постельное белье, посуду, дешевые ткани для матрасов, словом, все, что нужно для огромного дома и его обитателей. Как ни странно, к Маше относились благожелательно, само имя императрицы было залогом того, что благотворительницы будут щедры. И менее чем в два месяца Маша оборудовала дом и наконец перевезла туда всех обитателей низенького приземистого строения — дольгауза.

Петр Иванович торопил со свадьбой, но Маше еще нужно было подготовить многое из того, в чем нуждалась старшая сестра и ее школа.

И опять ей приходилось ходить и просить. Она бывала в Академии наук, спрашивала пергаменты, чернила, книги. Особенно книги. Скоро в ее низенькой квартирке негде было повернуться от книг — сложенные на полу, в шкафах, на стульях самые разнокалиберные фолианты ждали Анну.

Она регулярно писала Анне, а та отвечала ей с той же регулярностью. Маша знала, что Аннушке удалось уже многое, и особенно восхищали ее те строки, где юная учительница рассказывала о своих учениках — прилежны, способны, учиться хотят все, теперь даже и девочки мечтают о школе. Она уже подготовила несколько ребят, способных, в случае надобности, заменить ее и горевала только, что не хватает учебников — их просто нет, читать, писать она учит, а что дальше, не знает. И просила приглядеть молодого человека, способного бросить столицу и поехать учительствовать в эту глушь, в Калужскую губернию. Отцы уезда поначалу относились к Анне сдержанно, но теперь даже и некоторые из мелких дворян, живущих поблизости, не стеснялись брать у нее уроки грамоты — все сплошь были неграмотными. И Анна с грустью думала, как мало образованных людей, как невежество делает людей темными, заставляет верить суевериям вместо настоящей, светлой веры.

Словом, у Маши не оставалось и минуты свободной. Но однажды Петр Иванович приехал и торжественно объявил, что венчаться они будут в Москве — туда едет весь двор, императрица коронуется, и Анне приехать будет проще — Калужская губерния недалеко от Москвы…

И Маша с радостью и страхом ждала этого дня — в Москве она еще не бывала и охотно увидела бы не только северную, но и бывшую столицу империи…

Петр Иванович, впрочем, тоже не оставался праздным. Он стал сенатором и вместе с другими вельможами усердно трудился. Но, к сожалению, его характер был прям и неуживчив, он высказывал свое мнение, не страшась обвинения и злословия, и Екатерина терпела его только за то, что герой войны пользовался в высших кругах большим уважением.

Екатерина вникала во все, даже в самые мелкие вопросы управления империей. И однажды прочитала в Сенате созданные ею правила торговли солью. Она хотела и дальше облагодетельствовать народ — сразу по восшествии на престол она снизила цену на соль (настолько вздули ее Шуваловы, владеющие монополией на торговлю солью, что народу приходилось трижды подумать, прежде чем купить фунт соли). И царица решила себя снова проявить благодетельницей.

Она громко прочла свои правила и теперь ждала оценки. Все сенаторы повскакали со своих мест и бурно выражали восторг перед мудростью императрицы. Один только Петр Иванович остался сидеть.

Екатерина обратилась к нему:

— А что вы скажете, Петр Иванович? Али вы противного мнения?

— Да, государыня, только не пристало мне рассуждать после сделанного постановления…

— Да нет, — запротестовала Екатерина, — это только предложения, бумага еще и не подписана мною, так что говорите свободно, может, и я в чем-то ошиблась…

— Вы не можете ошибаться, государыня, только вот мнения мои расходятся с тем, что тут написано…

Все замерли, тихо уселись на свои места, и Екатерина снова начала читать свой доклад.

Она прочитывала статью и взглядывала на Петра Ивановича. Он вставал и безжалостно громил каждый пункт…

Екатерина прислушивалась к его мнению, вымарывала все, что неверным находил Петр Иванович. Она с трудом сохраняла хладнокровие, хотя и понимала, что своими замечаниями Петр Иванович наносит вред ее репутации. Однако соглашалась со всем. Генерал говорил дело, хотя и слишком прямолинейно, резко, а иногда даже и грубо.

После всех словопрений царица отвела его к окну и долго с ним разговаривала. Поняла, что прям и крут, умен и честен. Пригласила к обеду. Но не забыла слов, что он говорил — самолюбие ее было задето и задето больно.

После Никита Иванович выговаривал брату:

— Мог бы и помягче…

— А мне кого бояться, я неприятеля не страшился, а тут для пользы дела, да и государыня согласилась…

— Для виду, — серьезно урезонивал его Никита Иванович, — но надо же и щадить самолюбие…

— А уж это вы, придворные шаркуны, а я, коли спросили, скажу прямо и без утайки…

Никита Иванович только пожал плечами. Недалеко уйдет брат с такими мыслями и манерами, да делать нечего — сердце у него доброе, честное, хоть и не приспособленное к интригам. И хорошо, что женится Петр, может быть, жена его, бывшая фрейлина, научит мужа иногда и полукавить, иногда и смягчить грубость и дерзость…