Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин

Екатерина советовалась с Паниным, кого «посадить» в совет, но ему уже случилось пережить одно разочарование, и он не хотел второго.

Созданный по проекту хоть и пятилетней давности, совет был крайне нужен и доказал на деле, что может четко и оперативно решать вопросы. Идея Никиты Ивановича пережила его самого на сто пятьдесят лет…

Впрочем, не все так быстро кончилось с проектом Панина.

Екатерина писала Понятовскому, бывшему своему возлюбленному:

«Меня будут принуждать сделать много еще странностей. Если я уступлю — меня будут обожать, если нет — право, не знаю, что случится».

Императорский совет — одна из тех странностей, тем более опасная, что исходит от человека, которому Екатерина была обязана своим положением. Но ведь еще так недавно этот самый Панин хотел и вовсе лишить ее самодержавной власти, предоставив ей только регентство до совершеннолетия своего воспитанника, великого князя Павла Петровича. Это ему не удалось, теперь он настаивает на разделении самодержавной власти между нею и императорскими советниками.

Принять проект Панина нельзя, но и отвергнуть резко и прямо очень опасно.

И Екатерина затеяла императорскую волокиту.

Сегодня она вызывает Панина и требует доработать, переписать один пункт… Он работает, переписывает, подает снова.

Затем она снова вызывает его и опять рекомендует переработать третий пункт. И снова он корпит, пишет, добавляет, вымарывает.

И снова — вызов, поправки, работа…

Вот только одна ее строка — «Правда, что жалеть было о том должно (речь идет о слове «варварский» в манифесте), но не правда то, чтоб мы потому были хуже татар и калмыков, а хотя бы и были таковы, то и при том мне кажется, что употребление столь сильных слоев неприлично нашей собственной славе, да и персональным интересам нашим противно такое, на всю нацию и на самих предков наших указующее Поношение». Вот и следовало избежать слова «варварский», но переписав весь манифест…

Поправки, поправки, бесконечные поправки. Панину уже хотелось плюнуть на всю эту канитель, но идея подталкивала его, и он изо всех сил сопротивлялся наплыву поправок.

Чтобы Панин не думал, что она не собирается вводить идею императорского совета в жизнь, Екатерина даже составила список лиц, которым бы следовало войти в этот совет.

Там значился Бестужев-Рюмин, уже опальный, князь Шаховской, человек, не причастный к заговору, Разумовский, Панин и Волконский — главные деятельные пособники переворота, Захар Чернышов, который уже навлек на себя монаршую немилость, а также Воронцов, бывший канцлер Петра III и ярый его сторонник, противник воцарения императрицы…

Был Никита Иванович не глуп, он сразу понял, что список этот составлен для отвода глаз. Если бы она действительно думала создавать совет, включила бы в него и Неплюева, и графа Салтыкова, и Суворова. Да и других многих, а прежде — Орлова…

Нет, поправки поправками, а не намерена делиться властью матушка Екатерина. Понял это Панин и замкнулся в себе. Он еще добавлял что-то, переписывал, делал по слову императорскому, но прежнего энтузиазма уже не было. И он со страхом думал, что станется, когда Павел достигнет совершеннолетия, и как тогда исполнит государыня свое обещание править вместе с ним? Мрачные и тяжелые думы одолевали его.

В манифесте председатели государственных департаментов были названы им министрами. Екатерина отметила на полях: «Слово министры не можно ль переименовать русским языком и точную дать силу?» Не нашел Никита Иванович этому слову русского эквивалента и назвал их «статские секретари»…

Тянула и тянула Екатерина с поправками, что ни день, то новая…

Вроде бы можно было торжествовать победу — 28 декабря она подписала Манифест, но тут же и разорвала лист.

Нет, не удалось Никите Ивановичу ни добиться власти для своего воспитанника, ни даже ограничить самодержавную власть Екатерины. Она оказалась хитрее и провела его, как мальчишку…

Однако не надо думать, что Панин был проведен одной Екатериной. Никто не поддержал идею Никиты Ивановича. Никому не было дела до ограничения самодержавия. Даже один из таких крупных умов, как фельдцейхмейстер Вильбоа, написал в своем отзыве на проект Панина:

«Не знаю, кто составитель этого обширного проекта, но мне кажется, как будто он под видом защиты монархии тонким образом склоняется более к аристократическому правлению. Такое преобразование привело бы к разрушению могущества и величия Российской империи. Мудрость императрицы позволяет не опасаться этого, ея намерения направлены к прочному процветанию империи, и она, конечно, легко устранит все, из чего в будущем могли бы произойти вредные последствия»…

Таких отзывов у Екатерины было достаточное количество. Руководствуясь ими, она и поняла, к чему направлен проект Никиты Ивановича. А раз так — значит, надо сохранить этого врага самодержавия, иметь его все время на виду, но и придерживаться той тактики, что она избрала. Тянуть и волокитить… взять измором, обезопасить противника. Сломленному, но не лишившемуся своих убеждений, Екатерина предоставила широкое поле деятельности на арене международной — чтоб не лез во внутренние дела. Панин понял все очень хорошо…

Что ж, коллегия иностранных дел — не самое плохое место. У него есть опыт, закалка, ума ему не занимать, а благо отечества — самое важное из всего…

Дважды потерпел он сокрушительное поражение от ангальт-цербтской принцессы, казалось бы, обидься, выйди из игры. Но Никите Ивановичу Елизавета поручила Павла — в нем была вся его надежда, в этом хилом ребенке заключался для него целый мир. Уж он-то сумеет вырастить цесаревича просвещенным и умным, способным понять благо России. И для того приглашал к обеду у цесаревича людей, способных своими разговорами и историями развивать в мальчике склонность к государственному мышлению, к благу отечества. Кто только не бывал на этих обедах, самые лучшие умы России, самые интересные люди. И мысли высказывали достойные, направляли незаметно ум ребенка…

Нет, он внешне не выказывал никакого неудовольствия, хотя и прекрасно понял игру Екатерины. Она разорвала проект не прежде, чем короновалась, теперь стащить ее с престола могла бы только сила Божья. Что ж, значит, воля Провидения такова, и ему оставалось только повиноваться. Он не оставил своих мыслей, не отбросил их, но затаился, не высказывал никому до поры до времени, хранил про себя. Да и с кем бы мог он свободно говорить? Только с братом Петром, но и тут была опасность: прямолинейный и прямодушный, честный и не знающий дворцовых интриг, генерал мог бы высказаться не там, где надо. Потому даже и с братом не делился своими горькими разочарованиями Никита Иванович. Будет время, все думал он, придет пора. Не пора, значит, не время для перемен в отечестве, не созрела родина для этого…