Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)

Но покорителя Крыма калга боялся!.. При проезде через Полтаву он первым навестил Василия Михайловича; и здесь, в Перекопе, напросившись на аудиенцию, сидел напротив князя смиренный и жалкий. Но говорил открыто;

— Многие из крымских начальников по некоторой от бывшего рабства затверделости и помрачению рассудка не только не перестают доброжелательствовать Порте, но с удовольствием приняли бы прежнее ее владычество. Пребывание в родных землях, разговоры с правительственными чинами убедили меня в одном: только став самовластным ханом над всеми татарами, я смогу утвердить истинную вольность и независимость Крыма!.. С помощью, конечно, моих русских друзей.

Из писем Веселицкого и Путятина Долгоруков знал, что крымцы не приняли нового, европеизированного, калгу, и, расценив его слова как призыв к перевороту, недовольно пробасил:

— Свержение законно избранного хана не может быть делом моих рук. Я, сударь, воин, а не заговорщик!

Калга попытался объяснить заискивающим голосом:

— В нынешнем своем положении, когда многие приятели меня предали, а хан и диван не желают считаться с моими словами, я в Крыму оставаться не смогу.

— Ханом надобно стать по закону, — отозвался Долгоруков. — Тогда все татарские народы признавать и чтить будут. И другие государи самозванцем не сочтут.

Разочарованный Шагин-Гирей покинул Перекоп и отправился в Акмесджит.

Долгоруков же, пробыв несколько дней в крепости и получив заверения генерал-майора Якобия, командовавшего Крымским корпусом в отсутствии отъехавшего в Россию Прозоровского, в достаточности сил и припасов для противостояния неприятелю, неторопливо отвел полки к Днепру.

Отказ Турции от дальнейших переговоров в Бухаресте, возвращение Шагин-Гирея, движение армии Долгорукова — все это обострило и без того неспокойную обстановку в Крыму. Зловещая тень грядущей кровавой вражды накрывала полуостров мучительным ожиданием, грозившим перерасти в любой день в открытое вооруженное столкновение. Это чувствовали все — и крымцы, и русские. Платные конфиденты Веселицкого Бекир-эфенди и Чатырджи-баша, тайно посещавшие дом резидента, доносили, что во дворце хана по ночам проходят секретные заседания дивана.

— Хан и старики готовят заговор, — озабоченно уверял Бекир. — Едва турецкие корабли с десантом подойдут к берегам Крыма — все враз выступят… На таманской стороне до семи — десяти тысяч турок готовы к десанту.

Веселицкий Бекиру верил — он ни разу не обманул его. Но все же попытался найти другие подтверждения словам конфидента.

Соблюдая предельную осторожность, Петр Петрович обратился к Абдувелли-аге и Мегмет-мурзе, однако те, несмотря на обещанные пансионы, ушли от ясного ответа. Олу-хани, по-прежнему благоволившая статскому советнику, через служанку подтвердила только то, что диван действительно часто заседает ночью, но не сказала о содержании ведущихся в нем разговоров.

В диване, по всей вероятности, прознали о чрезмерном любопытстве Веселицкого: солдаты из его охраны стали доносить о подозрительных людях, замеченных у резиденции. Веселицкий запретил конфидентам даже приближаться к его дому, а все сведения велел передавать через верных приятелей. От Бекира он потребовал представить какие-либо убедительные доказательства существования заговора.

Густой майской ночью от Бекира пришел грек Иордан и сказал, что во дворце опять собрался диван, который решил в наступающую субботу следовать к Керчи и Еникале. Туда же было велено идти всем татарам.

— И хан поедет? — сердито спросил Веселицкий, донельзя растревоженный услышанным.

— Да, поедет.

— А ты не обманываешь?

— Так Бекир сказал. Он сказал — я передал.

— В субботу? Значит, через три дня… Хорошо, иди. — Веселицкий механически бросил ему в руки кошелек. — Отдашь Бекиру!..

Когда грек ушел, Дементьев посоветовал предупредить комендантов крепостей.

— За этим дело не станет, — отмахнулся Веселицкий. — Хана уличить надо!.. И заговор сорвать!

— Но как?

Веселицкий нервно побарабанил пальцами по столу, затем сказал отрывисто:

— Завтра пойдешь во дворец… К хану… Добьешься для меня аудиенции. На субботу!

— Хан может отказать.

Веселицкого, раздосадованного сообщением Бекира, вдруг обуял гнев.

— Умри, а добейся! — раздраженно вскричал он. И тут же, понимая, что незаслуженно обидел переводчика, извиняющимся тоном добавил: — Семен, прошу, справь службу…

На следующее утро Дементьев был во дворце. Сагиб-Гирей долго отказывался принимать русского резидента в указанный день, предлагал встретиться позднее. Дементьев проявил необыкновенную настойчивость и твердость.

— Речь пойдет о делах, составляющих благополучие не только России, но и Крымского ханства, — говорил он, избегая уточнять тему предстоящего разговора. — Ни один государь не может оставаться безучастным к судьбе своих подданных в минуту, когда им угрожает смертельная опасность… Я не уйду из дворца, пока не получу положительного ответа!

Хан, сделав кислую гримасу, неохотно согласился дать аудиенцию.

В субботу, двадцать четвертого мая, в третьем часу дня, в присутствии хана и всего дивана Веселицкий обвинил татар в готовящемся заговоре против России. Говорил он недолго, но резко, и закончил речь восклицанием:

— Действия ваши есть тягчайшее клятвопреступление! Перед своим народом!.. Перед Россией!.. Перед Господом!

Разоблачение резидента ошеломило членов дивана.

Позднее, описывая свой демарш Долгорукову, Веселицкий отметит в рапорте, что татары «не были в состоянии минуты с четыре и слова вымолвить, но, взирая друг на друга, выдумывали, какими красками злой свой умысел лучше прикрыты.

Смятение чиновников подтвердило правоту конфидента — заговор действительно готовился. Но теперь татарское выступление будет сорвано: вряд ли хан и беи отважатся на мятеж, зная, что русским все известно и войско их, без всякого сомнения, подготовлено к отпору.

Первым пришел в себя хан-агасы Багадыр-ага. Натянуто улыбаясь, он сказал слащаво:

— Его светлость хан и все чины правительства уверяют вас, что в силу заключенного трактата вечной дружбы и союза они ни о чем более не пекутся, как о распространении доброго согласия между свободными народами и искоренении злых людей… А вас мы просим не верить лживым слухам и объявить доносчиков, сеющих смуту, для их примерного наказания.

— В таком случае вам придется наказать половину Бахчисарая, — запальчиво ответил Веселицкий. — Люди из моей свиты ходят по городу, своими глазами видят чинимые в последнее время приготовления. А в кофейных домах, в гостиных дворах, в лавках все открыто, без всякого зазрения и опаски говорят о выступлении его светлости в поход на Керчь… Я сам видел, — соврал Веселицкий, — как три ночи назад по Бахчисараю ехали в большом числе вооруженные татары.