Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая

– Его понизят в звании, лишат орденов, переведут куда-нибудь, из Москвы, но не расстреляют. Троцкистский шпион не устроит пьяную драку… – за окном кабинета поднимался серый, туманный рассвет:

– Он будет спасен. А мы? – она вернулась к досье. Последняя радиограмма от мужа пришла десять дней назад. Анна щелкнула зажигалкой:

– Сталин мог распорядиться арестовать Теодора, привезти его сюда. Тогда я буду виновата. Я упоминала Иосифу Виссарионовичу о наградном оружии, которое Теодор получил от Троцкого… – Вспомнив голубые, веселые глаза неизвестного юноши, Анна, невольно, ему позавидовала:

– Он свободен, от всего… Как ты можешь? – она ткнула папиросой в пепельницу:

– Ты говорила, что надо доверять своей стране, так доверяй. Случаются временные трудности, – твердо сказала себе Анна, – но Троцкий, действительно, противник социализма. Они завидуют нашей мощи, нашей силе… – Марта закончила петь. Учителя, в зале, захлопали. Музыкальный руководитель, от рояля, заметил: «Теперь хоровая кантата о товарище Сталине, и композиция в память героев гражданской войны. Хор готовится. Пока отрепетируем вынос портретов и стихи».

Дочь стояла на сцене, маленькая, хрупкая, бронзовые косы светились в скрещении прожекторов. Анна посмотрела на резкое, красивое лицо отца. Марта держала его портрет.

Анна шла, вслед за Горским, в подвал дома Ипатьевых, в Екатеринбурге, держа маузер. Она услышала сдавленные крики, вдохнула запах крови. Отец, наклонившись, разнес пулей затылок бывшего императора:

– Без жалости… – Анна дрогнула веками, – отец всегда говорил, что у коммуниста не может быть жалости к врагам. Волк его наставлял. Странно, юноша, из гостиницы, похож на портреты Волка. И татуировка у него такая… – Анна вздохнула:

– Портреты Волка были сделаны охранкой, на основании словесного описания, после убийства Александра Второго. Мы не знаем, как Волк выглядел… – похожая история произошла и с портретом Ханы Горовиц, умершей в Алексеевском равелине. Все документы народоволки уничтожили. Рисунок, помещенный в учебники, создали после революции, опросив оставшихся в живых соратников Желябова и Перовской.

– Я, хотя бы, лицо моей матери видела… – Горский рассказал дочери, что Фрида приехала в Цюрих учиться на акушерских курсах. Девушка знала, что ее мать участвовала в покушении на царя:

– Однако, у нее была буржуазная семья… – Горский поморщился, – евреи тоже эксплуатировали своих единоверцев. Угнетали и русских, и поляков. Они мельницу держали. Когда ее родственники умерли, Фрида порвала с прошлой жизнью, и отправилась в Швейцарию. Твоя мама хотела приносить пользу людям… – Горский погладил дочь по голове.

Отец и мать познакомились на социалистической вечеринке, за год до наступления нового века. Фриде едва исполнилось восемнадцать. Горский, прямо, о таком не говорил, но Анна поняла, что после вечеринки Фрида переселилась в его цюрихскую квартиру. Бросив курсы, девушка посвятила себя революции:

– И мужу, – Анна вспомнила восхищенное лицо матери, на фотографии.

– Они меня, годовалую, перепоручили заботам друзей по партии. Уехали в Москву, на баррикады. Мама бы за ним босиком в Сибирь пошла. Она, судя по всему, чуть ли ни молилась на мужа… – так делали и все остальные женщины.

Анна понимала, что отец, после смерти матери, не женился, вовсе не из-за того, что любил Фриду, и не из-за того, что не хотел мачехи для Анны:

– Папа не желал связывать себя… – Александр Данилович строго смотрел на нее, с портрета, совсем, как в детстве, когда он выговаривал Анне за удовлетворительные оценки в школе. Анна росла, привыкнув к женщинам, менявшимся в квартире.

– Иногда они и не менялись, – хмыкнула Анна, – одна на кухне хлопотала, другая вычитывала гранки «Искры», третья с рынка провизию приносила, четвертая папины рубашки крахмалила. Папа все мог сам делать. Ему просто… – Анна задумалась, – такое нравилось. Они, кажется, и дома по очереди оставались… – русские, француженки, немки, бегали с поручениями Горского. Любовницы отца водили Анну в школу, убирали квартиру, и безропотно терпели его отлучки. Горский ездил на партийные совещания, куда он обычно брал одну из поклонниц, или с тайными миссиями в Россию. Анна думала о Зерентуе и той девушке, Лизе Князевой:

– Все слухи, – зло сказала себе женщина, – он был белоэмигрант, он мог легко тебе солгать… – Анна вздохнула:

– Семен Воронов расстрелял его отца, на Перекопе. Шла война, – Анна сжала длинные пальцы, – его отец служил полковником, у Врангеля. Он думал, что Воронов отпустит врага? Теодор его бил, когда в плен взял, а он бы Теодора убил, и меня тоже. Кто не с нами, тот против нас. Как сказал товарищ Горький, если враг не сдается, его истребляют… – зеленые глаза дочери были ясными, безмятежными.

Марта звонко начала читать:

Анну тронули за плечо, она обернулась.

– Товарищ Горская, вас к телефону, – шепнул директор школы, – срочно.

Анна отпросилась у Слуцкого, начальник отдела кивнул: «Если понадобится, я вас вызову, Анна Александровна». Подхватилв шубку, женщина, незаметно выскользнула, раздвинув бархатные, тяжелые портьеры. Продолжая читать, Марта проводила мать глазами:

– Жаль, что мамочка всей композиции не увидит… – она, отчего-то, все еще вспоминала юношу, поддержавшего ее, в метро. Лиза позвонила из Тушина, попрощаться, Марта взяла адрес читинского детского дома. Девочка обещала писать, как она сказала, по мере возможности: «Моих родителей могут отправить в командировку, – предупредила Марта, – я поеду с ними».

Лиза, весело, сказала:

– Наверное, в Сибирь, или на Дальний Восток, на стройки? Мы окажемся ближе.

Марта согласилась: «Да». Даже здесь, в Москве, среди советских людей, нельзя было говорить, чем занимаются ее родители. Это была государственная тайна. Марта, с раннего детства, научилась ее хранить.

– Оставь, – напоминала себе девочка по ночам, – он вежливый человек, и помог тебе. Он за тебя волновался. Эскалатор новая техника… – Марта видела спокойные, яркие, голубые глаза, голову волка, с оскаленными зубами, на запястье. Она никогда не встречала человека с татуировкой.

– Волк, – шептала девочка, в полудреме, – Волк… – отогнав эти мысли, Марта выше подняла портрет деда:

Учителя зааплодировали.

Анна шла по коридору, накинув на плечи шубку, видя голубые глаза отца, тонкие губы, носок сапога, шевеливший голову расстрелянного императора.