Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая

Открывая устрицы, выжимая лимон, Мишель подумал, что спорить с Виллемом бесполезно:

– Арденнский Вепрь, – Мишель, незаметно, оглядел мощные плечи кузена, упрямый, высокий лоб: «В кого он такой? Дядя Виллем кроткий человек, и тетя Тереза тоже… – облизав пальцы, Элиза указала на обрыв:

– Здесь дом стоял, где папа родился. Особняк снесли, когда с дедушкой случилось несчастье, в шахтах… – небо было летним, синим, жарким. Подложив под голову холщовую куртку, Мишель затянулся папиросой: «Из Лондона написали, что кузен Питер окончательно в Берлин перебрался. Квартиру покупает, производство развертывает…»

– Элиза, отойди, – велел кузен. Девушка закатила серо-голубые, цвета лаванды глаза:

– Виллем, если ты думаешь, что наследницы лучших семей Бельгии не знают подобных слов, то ты очень ошибаешься… – она бросила в брата камешком:

– Пошли, Гамен! Пусть ругается, сколько хочет… – девушка убежала вверх, на мост.

Виллем сплюнул в костер: «Snokker!». Мишель согласился: «Ты прав». Виллем пробормотал еще что-то, на местном, валлонском диалекте. Мишель прислушался: «Лихо выражаетесь». Кузен повел рукой:

– В шахте мы не стесняемся. Конечно, при маме и папе, я такого не говорю… – Мишель, озабоченно, спросил: «Не свалится Элиза, мост скользкий…»

– Она здесь трехлетней малышкой играла… – Виллем помахал сестре:

– Спускайся. Фон Рабе, – он повернулся к Мишелю, – о котором ты мне рассказывал, мой соученик, по Гейдельбергу. Тогда я его попросил выйти из комнаты, вежливо, а теперь, – Виллем посмотрел на свой кулак, – время вежливости закончилось.

Мишель слушал звон колоколов. Сегодня, после обеда, они втроем, уезжали в Брюссель. Виллем устраивал сестру в Лувене, в снятой бароном квартире. Вместе с Мишелем кузен отправлялся в Париж. Оттуда Виллем собирался в Барселону, и на фронт, где республиканцы осаждали Сарагосу. Кузен отлично стрелял, был хорошим математиком и намеревался заняться инженерным делом, в войсках.

От ворот парка раздался веселый голос: «Кузен Мишель! Мы вас потеряли!». Гамен бросился к хозяйке, Элиза расхохоталась. Шипперке лизал ей руки.

– Они очень преданная порода, кузен, – заметила девушка:

– Папа и мама ждут в машине. Сегодня угри в соусе из пряных трав и рагу из говядины… – она поправила ошейник на собаке:

– Ты побежишь за автомобилем, мой дорогой, как в средние века. Потом в поезд сядем… – Мишель посмотрел на стройную спину девушки, в льняном платье. Она шла через площадь к черному лимузину. Барон и баронесса были в возрасте, и не ходили в церковь пешком.

– Твои письма, я, конечно, буду отправлять, – углом рта заметил Мишель Виллему. Молодой де ла Марк похлопал его по плечу:

– Спасибо. Зря, что ли, я, пять десятков написал? – он подогнал Мишеля:

– Багаж на станции. Таких угрей, как мама готовит, ты еще долго не поешь, и я тоже. Вряд ли на фронте меня ждут изысканные обеды… – лимузин загудел. Элиза, с места шофера, крикнула: «Быстрее!»

– Не ждут, – подтвердил Мишель.

Люди расходились из церкви по домам, хозяева таверн открывали ставни. На доске у ресторанчика значилось: «Сегодня кролик в пиве». Пахло кофе, на тротуарах прыгали дети, над поселком плыл звон колоколов. Мишель, отчего-то, перекрестился:

– Господи, помоги ему, – неслышно сказал он, глядя на рыже-золотую голову кузена, – помоги нам. Как здесь спокойно… – Мишель обвел глазами цветы в деревянных кадках. Кюре, на ступенях церкви, говорил с шахтерами. Старики, получавшие пенсию от компании, устраивались за столиками, разворачивая воскресные газеты, отхлебывая пиво. Мишель постоял на площади:

– Все равно будет война… – заставив себя не думать об этом, он пошел к лимузину де ла Марков.

В парке Кардозо, на зеленой, влажной траве, у маленького пруда, расхаживали утки. Осень стояла теплая. Цветы в розарии распустили немного поникшие лепестки, белые, и алые будто кровь. Дети, в шерстяных пальтишках, в шортах и юбочках, с голыми коленками, толпились в очереди к старомодным качелям, на чугунных цепях. Звенел смех, мальчики постарше перебрасывались мячом, из киоска пахло свежевыпеченными вафлями.

Доктор Горовиц забрал бумажный пакет. Эстер сидела у пруда. Мальчишки дремали в низкой коляске, но, как весело подумал доктор Горовиц, должны были скоро проснуться. Светлые волосы дочери прикрывала шляпка с узкими полями. Эстер курила, закинув ногу на ногу, покачивая изящной туфелькой. Хаим пошел к пруду. Самолет зятя, через два дня, приземлялся в Голландии.

– Не боится летать, – хмыкнул доктор Горовиц, – после крушения «Гинденбурга». Хотя там дирижабль был.

Воздушный путь из Конго в Европу, с остановками, занимал пять дней.

Медицинский конгресс начинался на следующей неделе. Хаим с младшим сыном приехал в Амстердам в сентябре. Эстер развела руками: «Давид извиняется, в телеграмме, но не может ничего сделать. Он в самом разгаре изучения сонной болезни. Он много времени вне поля провел».

– Много времени… – кисло сказал доктор Горовиц, – когда, ты говоришь, он в Африку отправился? Когда мальчикам два месяца исполнилось?

– Шесть, папа, – Эстер, немного, покраснела: «Когда он докторат получил, в Лейдене. Папа, Давид исследователь, ученый. Его ждет Нобелевская премия. Я не могу обрубать ему крылья, и держать на привязи».

– Конечно, – вздохнул Хаим.

Доктору Горовицу не нравилось, что зять, при первой возможности, норовил сбежать то в пустыню, то в джунгли. Сыновья поддержали Эстер. Аарон рассмеялся:

– Папа, Давид утром, перед хупой пошел в библиотеку заниматься. Ученые, они такие люди… – старший сын, немного опасался, что немецкое посольство не продлит его визу. Однако рав Горовиц, с легкостью, получил еще один штамп, со свастикой. Аарон заметил: «Когда все закончится, поменяю паспорт. Противно на него смотреть. Тетя Ривка с Филиппом тоже собираются».

Обновив немецкую визу, дива отправилась с мужем в Кельн, Дюссельдорф и Франкфурт. Квоту Государственного Департамента на людей творческих профессий только что расширили. Ривка сказала брату:

– Все равно, капля в море. Пять сотен человек на всю страну, а в одном Берлине евреев сто тысяч. Но я рада, – она поцеловала Хаима в щеку, – рада, что у тебя, на старости лет… – мадам Горр подмигнула.

– Ты меня всего лишь на год старше, – заметил Хаим. Он, добродушно, улыбнулся:

– Мне повезло. Амалия хорошая женщина, и дочка у нее замечательная. Они с Меиром дружат, в кино ходят, на бейсбол… – Ривка, проницательно, посмотрела на брата. Женщина приложила ладонь к светлому шелку, облегавшему еще красивую грудь:

– У мальчиков сердце, дорогой мой… – посоветовавшись с мужем, она решила ничего не рассказывать брату о Габи и Аароне. В Амстердаме она отвела в сторону племянника: