Михаил Петров - Румянцев-Задунайский

— Не внимать советам старших, умудренных большим опытом командиров — не делает чести графу. На сей раз мы не станем навязывать ему своих идей. Если он уверен в правильности принятых им решений, даем ему свое материнское благословение. С тем условием, однако, чтобы порадовал нас скорой викторией.

Брюс отвечал, что Румянцев не упустит случая восхитить Европу викторией, достойной армии ее императорского величества. Однако в настоящий момент турки имеют против него сил впятеро больше. Чтобы одержать победу и тем положить конец войне, надобно главной армии поравняться с противником по числу людей.

— Напомните от нас вашему командиру: римляне не считали своих врагов, каким они числом, — они их находили и побеждали.

Сказано это было таким самодержавным тоном и со столь явным оттенком недружелюбия к главнокомандующему, что Брюс смутился и не нашелся сказать что-либо в ответ. Екатерина заметила его смущение и, желая разрядить обстановку, продолжала уже другим голосом:

— Мы благодарим графа Румянцева за его «Мысли», кои доставил нам господин Эльмпт. Совет наш согласен с его планом и надеется, что граф окажет всяческое содействие графу Петру Ивановичу во взятии им Бендер.

Екатерина посмотрела на часы.

— Я не прощаюсь с вами, господа. Встретимся за обедом, на котором, надеюсь, примете участие.

Военачальники, откланявшись, вышли.

До обеда оставался час. Этого времени было достаточно, чтобы сделать полный туалет. Предупредив секретаря, что приема больше не будет, Екатерина из спальни направилась в малую уборную, где ее ожидали с гардеробом камер-юнгферы.

Екатерина не любила пышных костюмов, одевалась просто. Исключение допускалось только во время парадных выходов. Поскольку сегодня день был обычный, камер-юнгферы ничего парадного не приготовили. Они предложили на выбор несколько простых платьев. Екатерина предпочла молдаванское из серого шелка — разрезное, с двойными рукавами. Нижние рукава собраны до кисти, верхние, очень длинные, приподняты к спине. На всем платье ни одной драгоценности. Башмаки тоже простые, с низкими каблуками.

Убедившись, что платье подобрано удачно и сидит на ней хорошо, Екатерина предоставила себя в распоряжение куафера — специалиста по дамским волосам. Куафер ее величества был подлинным мастером. Он умел вкладывать в прическу государыни немного того милого кокетства, которое выгодно отличало ее от прочих красавиц. Мастер зачесывал ей волосы так, что они совершенно открывали лоб. А лоб у нее большой, красивый, какой Бог дает не всякому. Да и сами волосы тоже красивые. Когда она сидит за туалетным столиком и куафер расчесывает их большим костяным гребнем, они касаются самого пола.

Но вот с прической покончено. Екатерина оглядывает себя в зеркало. Прекрасно! Теперь — в официальную уборную, последнюю.

Комнату, где завершался туалет, называли еще «малым выходом», потому что делалось сие уже в присутствии лиц, имевших к ней близкое отношение. Вот и сегодня здесь собрались камергеры, братья Григорий и Федор Орловы, нашла здесь себе место даже придворная шутиха Матрена Даниловна — особа неказистая на вид, но на язык довольно острая.

Собравшиеся встретили ее величество низкими поклонами. Одна только шутиха сделала вид, что не заметила ее появления. Одетая, как всегда, пестро, неряшливо, она сидела на корточках и что-то чертила в узкой тетрадке.

— Что пишешь, Матрена Даниловна? — весело спросила государыня, усаживаясь за массивный, отделанный золотом столик.

— Письмо, матушка, письмо, — отвечала шутиха, продолжая заниматься своим делом.

— Кому, Матрена Даниловна?

— Да тому самому… Как его? Кто бумагу на всякие глупости изводит?.. Да французу этому, Вольтеру.

— И что же изволишь писать?

— А то, матушка, чтобы сей бумагомаратель не смущал государыню российскую баснями своими, не наводил тень на плетень.

Предвкушая веселую забаву, придворные заулыбались. Даже камер-юнгферы, толпившиеся с булавками и лентами для ее величества, застыли в ожидании. Многим было известно, что государыня вела с Вольтером, о котором говорила старуха, оживленную переписку. Сплетня ходила, будто она затеяла эту переписку для того только, чтобы заставить знаменитого француза служить ее интересам, славить ее имя, как славил имя прусского короля Фридриха.

— Пиши, Матрена Даниловна, пиши, — предаваясь общему веселому настроению, разрешила государыня. — Да не ошибись в титулах: Вольтер не бумагомаратель, а философ. Надеюсь, ведомо тебе, что такое философ?

— Как же, матушка, как же!.. Неужто не ведомо? Чай, малость кумекаем. Философ он и есть философ. — Матрена Даниловна положила тетрадку на пол у ног и, выпрямившись, продолжала с притворной наивностью: — На той неделе в Твери была. А в сие время случилось проезжать через город молодому дворянину, который в немецком университете обучался. Вот подходит к тому дворянину мещанин и спрашивает, каким-де наукам в университете учили? «Философии», — отвечает. «А что такое философия?» — «Философия не что иное есть, как дурачество, а совершенный философ есть совершенный дурак». — «О, так вы с превеликим оттоле возвращаетесь успехом, — сказал мещанин, — ибо я нахожу вас совершенным философом». Дворянин, усмехнувшись, ответил: «Сократ, славный в древности философ, говаривал о себе, что он дурак, а я о себе того сказать не могу, потому что я еще не Сократ…»

Один из камергеров захихикал, но, уловив неодобрительный взгляд государыни, сразу же смолк. Шутка государыне не понравилась. Она знала: шутиха не сама выдумала историю с философом. Она заимствовала ее из журнала «Трутень». Екатерине вспомнился утренний доклад обер-полицмейстера. Да, такому издателю, как Новиков, дай только волю. Язык у него что нож…

— Что ж стоите? — нетерпеливо повела головой она.

Камер-юнгферы тотчас обступили ее — кто с булавками и лентами, кто со льдом, кто с полотенцем. Несколько минут возни, и вот она уже на ногах.

— Приглашаю, господа, на обед.

Улыбка вновь воссияла на ее лице. Григорий Орлов галантно подошел к ней и склонил голову, выражая готовность к услужению. Государыня посмотрела на него взглядом, от которого он, казалось, даже согнулся, и дозволила вести ее в трапезную.

На обеде присутствовало человек пятнадцать. Государыня сидела с братьями Орловыми, Григорием и Алексеем. Григорий был к ней внимателен как никогда, мгновенно улавливал ее желания, ухаживая, заискивающе улыбался, как может только улыбаться человек, помнящий за собой грех. Государыня казалась равнодушной к его ухаживаниям, чаще склонялась к Алексею, с которым вела какой-то разговор. Брюс сидел на другом конце стола и не мог слышать, о чем они говорили. Он мог только догадываться: волей императрицы Алексей назначался командующим русским флотом, который должен был войти в воды Архипелага, найти там турецкий флот, потопить его и тем самым принудить Порту к скорейшему заключению мира. Скорее всего, разговор шел об ожидавшемся морском походе.