Ефим Курганов - Бриллиантовый скандал. Случай графини де ла Мотт

Граф Калиостро вполне сознает символическое значение этого похищения. Вместе с ожерельем в его руках оказался миф , который стоил много больше, чем ожерелье. Это ожерелье было изготовлено для Людовика XV, но осталось невыкупленным у «саксонского еврейчика» Боемера, и когда этот последний предлагает его Марии Антуанетте, то она отказывается его выкупить. Это голые факты, здесь нет ничего символического. В миф, в символ это невыкупленное ожерелье превращается только после похищения, и притом сразу, без всяких намерений непосредственных участников. Ожерелье становится сакральным символом королевской власти, и поэтому, оставляя его невыкупленным у еврея, персонажа также насыщенного символизмом, носители королевского достоинства теряют право на ожерелье, а вместе с ним на королевскую власть, которую ожерелье символизирует, и поэтому оно похищается демоническими существами. Срабатывает механизм, в результате чего рождается миф.

Граф Калиостро говорит об этом со всей возможной определенностью, которая следователям кажется словами разыгрывающего комедию обманщика: «Тень страшная и зловещая должна упасть на королеву. И с этим ничего уже нельзя поделать. Орудием возмездия будет никто иная, как воровка де ла Мотт». И начинает вести себя соответствующим образом, культивируя миф, который сам собой родился, как Брахма из яйца, правда, не без участия графа. Следует сказать, что он и сам не подозревал, что там таилось в этом яйце. На его счастье (или несчастье) в нем оказался чудный камушек, из которого вырос, как лотос в индийской сказке, миф, возбудивший пресыщенное воображение современников и разросшийся, как сорняк, до такой степени, что заслонил собой даже Великую Революцию, которая стала как бы его следствием.

Опираясь исключительно на собранные вами документы, попытаюсь восстановить отношения похитителей, т. е. графа Калиостро и графини де ла Мотт. Они также строятся по мифологической схеме, но теперь уже вполне сознательно и продуманно. Граф в этом пункте обнаруживает себя как гениальный мифолог и выдающийся криминал. Не скрываю своего восхищения этим сомнительным персонажем, которого лишенные воображения историки называют обманщиком. Ручаюсь, это был честнейший человек из всех, которых я знал. Дело в том, что ему никто не верил, однако все его у себя принимали, кроме этой вульгарной Пасифаи Екатерины, великой единственно своим влагалищем.

Впрочем, верили ему или не верили, граф особенно не беспокоился. С искусством поистине удивительным он умел обращать в свою пользу как веру, так и безверие. За исключением одного случая, когда ему не поверил Святой Отец, и это стоило ему свободы и жизни. Но это уже другая история, на которой задерживаться не буду из уважения к Святому Престолу, хотя ныне его уже больше почти никто не уважает.

Главным образом здесь говорит графиня де ла Мотт, афишируя свою ненависть к графу Калиостро при каждом удобном и неудобном случае. Набрасывается она даже на королеву, хотя эта деликатнейшая дама не имела решительно никакого участия в деле и никак не могла повлиять на решение суда (монархия в те времена была уже слишком слаба, чтобы навязывать судам свои желания, даже справедливые). Сама по себе неумеренность и площадная грубость этих поношений вызывает подозрение. Романтическое бегство из Hôpital de la Salpêtrière превращает графиню окончательно в мифическую фигуру, род древней фурии, «орудие возмездия», которое ожидает «лилию» за ее кровавые преступления. Замечательно само по себе превращение этого чудного цветка из символа власти и чистоты в знак проклятия.

Графиня становится центральной фигурой в мифологии, созданной Калиостро. Без нее она сразу бы провалилась, исчезнув навсегда и беспамятно в запыленных связках старой уголовной хроники. Кроме всех других причин, эстетического и мифологического характера, здесь действуют чисто практические соображения, имеющие своей целью направить внимание исключительно на графиню, превратившуюся в мстящую Эриннию. На сеансах по вызыванию духов Калиостро вполне испытал и узнал графиню, чтобы на нее положиться. Срыв, впрочем, всегда возможен, но это входит в rischii del mestiere . Даже опытный заклинатель духов, воплощенных или развоплощенных, никогда не может вполне быть уверенным, не укусит ли его самого взращенная им саламандра.

Всë, что говорит графиня о «бриллиантовом мусоре», — совершенная правда. С этим мусором она отправляет в Лондон своего послушного мужа графа де ла Мотт, который бессмысленно транжирит деньги, вырученные с продажи мелких камушков, создавая впечатление, что все бриллианты переместились вместе с ним в Англию. Если бы следователи, допрашивавшие Калиостро в Бастилии, с бóльшим вниманием отнеслись к словам графа, то они легко могли бы догадаться об истинных целях английского вояжа графа де ла Мотта. И хотя Калиостро фиглярствует, как Гермес, доказывающий Аполлону, что он, несмышленый ребенок, не мог украсть его коров, желая убедить следователя, что у него нет никаких бриллиантов, и все они отправились в недоступную для французского правосудия Англию, тем не менее, он проговаривается: «Но когда началась охота, графиня вручила ожерелье своему супругу и отправила его тайком в Англию». Советник Титон явно что-то заподазривает, спрашивая «откуда вам все это известно? Вы ведь находитесь в Бастилии».

Вряд ли королевский советник, производящий, кстати, впечатление человека совсем не глупого, поверил графу, услышав энигматический ответ Калиостро: «у меня есть своя почта, а для моих почтарей никаких стен просто не существует». В любом случае, никаких других дорожек, кроме английской, у Титона не было: из Франции бриллианты явно куда-то улизнули, а Лондон все же был ближе, чем Неаполь или Палермо. И именно в Лондон отправляется граф, изгнанный из Франции. В ваших документах этот факт многозначительно умалчивается. Он бы сразу и слишком прямо навел на никогда не прекращавшуюся связь графини с графом и согласованность их действий.

Вслед за графом Калиостро бежит из приюта графиня. В этой итальянской истории с «ключиком» легко угадать изобретательную руку (хотя и с толстыми короткими пальцами) графа Калиостро. Не следует забывать, что граф идет из традиции дерзких побегов из гробовых темниц, которые стали очень модными в романтической литературе следующего века. Так что, устроить побег графини с возбуждающими воображение деталями было для него сущим пустяком, который, однако, имел весьма серьезные последствия. Вместе с графиней из адского приюта вышел на широкое европейское (и даже азиатское) пространство также миф, который более не имел никаких препятствий для своего распространения. Поэтому король и королева в бешенстве, а графиня сразу принимается за сочинение самых нелепых и злостных пасквилей в итальянском духе (с помощью честнейшего графа Калиостро, надо думать). Миф становится естественным элементом для графини, а также доставляет ей необходимый доход в стесненных обстоятельствах (эти «обстоятельства» также принадлежат к элементам мифа), т. е. она живет мифом во всех смыслах и отношениях.