Феликс Дан - Падение империи

— Под предлогом каких-то обязанностей… Это в восемь-то часов вечера, в Неаполе, где самые прилежные люди становятся лентяями. Согласитесь, что это могло показаться мне подозрительным. Настолько подозрительным, что я как-то вздумал проследить, что делает мой Тотилла во вечерам… На следующий же день я снова позвал его к себе и снова получил отказ… Отлично, подумал я, значит сегодня он собирается куда-нибудь, где ему интересней, чем у меня. Посмотрим, куда именно?.. И я притаился в тени деревьев напротив его жилища. По счастью, вечер был темный, так что заметить меня было невозможно. Мне пришлось долго ждать… Через полчаса, после того как мы расстались, а я спрятался, дверь дома осторожно приотворилась, и из щели ее высунулась голова в широкополой соломенной шляпе, осторожно поворачиваясь направо и налево…

— Какой-нибудь невольник Тотиллы, осматривавший по поручению своего господина, свободен ли путь?

— Ошибаешься, префект, как, впрочем, и я ошибался в тот вечер, приняв за садовника… как бы ты думал, кого?.. Самого Тотиллу.

— Да что ты?.. Неужели? Быть не может, — раздались голоса.

— По правде сказать, я сам едва узнал Тотиллу в платье простого рабочего, в широкополой соломенной шляпе, в короткой тунике грубого синего сукна… Убедившись в том, что на улице никого нет, — меня он не мог увидеть, — Тотилла вышел из дома, сам затворил за собой двери и затем скорыми шагами пошел вперед, умышленно выбирая пустынные улицы и темные переулки. И мне удалось проследить за ним до старых Капуйских ворот, привратником которых, со времен Теодорика, состоит старый еврей, на верность которого вполне полагаются готы.

— Знаю, знаю, — заметил Пино. — Знаю не только старого жида, но и его прелестную внучку. Мириам — красивейшее создание в целом Неаполе. У нее глаза, как звезды, щечки, как персики, губки, как розы, зубки, как жемчуг…

— Ого-го… — захихикал Бальбус. — Сатирик Пино собирается писать любовную элегию в честь прекрасной жидовской газели…

— Да, как же, — проворчал Массурий. — Хороша газель, эта жидовка. Дикая кошка, а не газель… Как-то раз я послал к ней искусную особу с предложением крупной суммы за одну ночь… И что бы вы думали, друзья мои?.. Эта Мириам прогнала мою посланницу… Когда же я явился к ней сам, то дочь привратника приняла меня так, как будто она была королевой, которой я нанес кровное оскорбление… И это вместо того, чтобы благодарить меня за честь, оказанную ей выбором римского гражданина.

— Да, — .заметил корсиканец. — Эта хорошенькая жидовка чертовски горда, как подобает всякой честной девушке, какой я считал ее до этого вечера. Но когда я увидел, как переодетый Тотилла остановился у башни, в которой помещается жилище старого Моисея, и снова оглядевшись, осторожно стукнул три раза в ставень нижнего этажа, где, как я случайно узнал, помещается комната Мириам, когда вслед за тем я заметил, как так же осторожно приотворилась маленькая калитка, проделанная в тяжелых воротах, и сейчас же опять затворилась вслед за проскользнувшим Тотиллой, то, признаюсь, я подумал, что мой златокудрый друг проводит время приятней, чем я, и позавидовал ему…

— Да, эта парочка друг друга стоит, — объявил Каллистрат. — Желал бы я иметь их бюст, сделанный Ксенархом из мрамора… Лучших натурщиков нельзя найти для группы Амура, обнимающего Психею. А так как они обнимались…

— В том-то и дело, что нет, — перебил корсиканец. — Оказалось, что я ошибся. Бедная Мириам была невинна, как голубица…

— Ого-го… — завопил пьяный Бальбус. — Невинность, принимающая по ночам целого гота… Хотел бы я познакомиться с такой невинностью…

Корсиканец нахмурился.

— Раз я утверждаю что-либо, то привык, чтобы мне верили. Внучка старого Моисея могла быть поверенной или помощницей Тотиллы, но не более того. В этом я убедился в тот же день, встретив Тотиллу четверть часа спустя в том же бедном платье, но уже с целой тачкой цветов, которую прекрасный садовник отвозил куда-то по Капуйской дороге. Но куда?.. Вот в этом-то и загадка. По дороге в Капую расположены многочисленные виллы. Почти вся аристократия Неаполя проводит в них жаркое время года. И в каждой вилле найдется красавица, достойная внимания самого Аполлона. Которую из них посещает по вечерам Тотилла, возвращающийся только на рассвете? А в том, что это именно так, я убедился совершенно случайно два дня спустя, в это же время встретив его с той же тачкой, в том же костюме, на той же дороге. Я снова проследил его до жилища старого Моисея, куда он взошел с теми же предосторожностями, чтобы сейчас же снова выйти уже без тачки и вернугься домой теми же пустынными улицами. Очевидно, прекрасная жидовка только передаточная инстанция, как говорят юристы. Но какова же должна быть неизвестная возлюбленная Тотиллы, если такая прелестная девушка, как эта жидовка, не может заставить двадцатилетнего мальчика позабыть себя хоть на четверть часа.

— А ты почем знаешь, что твой приятель не пользуется своим временем? — с циничной улыбкой вставил торговец невольниками, привыкший ценить добродетель как товар, более или менее выгодный. — В его годы хватит пылкости на двух женщин.

Корсиканец нахмурился.

— Я не люблю клеветать на девушку, хотя бы она была простой жидовкой. А так как я своими глазами видел, и притом два раза, что Тотилла заходил в жилище привратника, верней, в садик при этом жилище, всего на пять минут для того, чтобы взять очевидно заранее приготовленную тачку с цветами и затем вернуть ее обратно, то я могу верить в чистоту Мириам, которая и тебе доказала свою гордость и честность.

— Не вздумайте поспорить из-за какой-то жидовки, — поспешил вмешаться хозяин дома, подметивший раздражение в голосе корсиканца. — Прекрасная Мириам может оставаться добродетельной сколько ей угодно. Это не раскрывает нам тайны романа твоего германского друга, Фурий Агалла. Неужели ты так и не узнал имени героини этого романа? Согласитесь, друзья мои, что эта загадка небезынтересна для нас, римлянин…

— А я скажу тебе, жестокий коринфянин, — внезапно перебил совершенно пьяный Бальбус, — что мне ни капли не интересно слушать про чужих красавиц, вместо того, чтобы видеть, и обнимать собственных. Каллистрат видимо позабыл, что соловья баснями не кормят, и накормив нас на убой, собирается обучать монашеским добродетелям: воздержанию и целомудрию… Я протестую, дружище, и говорю тебе…

— Браво… Верно… Где твои девушки, Каллистрат… Бальбус прав. Давай нам женщин… Танцорок, певиц, невольниц или вольных гетер… Все равно, были бы женщины… — наперебой кричала молодежь, возбужденная вином и разговорами.

Каллистрат, выпивший меньше всех в качестве хозяина дома, торжественно обратился к Цетегусу, светлые и холодные глаза которого резко отличались от посоловелых глаз и пьяных улыбок остальных гостей.