Виктор Сергеев - Унтовое войско

Хозяин опасливо покосился на Бадаршу: «Ты наговоришь тут всяких страстей да соблазнов, а сам уйдешь. Вызнает про тебя урядник, мне же первому уши обрежет и язык вырвет».

Бадарша выспросил у охотника, где улус Кижа, где верховья Хилка, где горы, глубоки ли снега.

— В город на лыжах пойдешь?

— На чем же еще…

— Ой-е-е! — покрутит головой хозяин. — А лыжи у тебя богатые, не наши. Где покупал! Сам делал?

— Покупал. В Кяхте у китайца.

— Цэ-цэ! — восхищался Ошир, беря лыжу и разглядывая узоры на красном дереве и серебряные бляшки на кожаных застежках.

После ужина хозяин постелил Бадарше на лежанке, сам сходил в тайгу, нарубил сосновых веток, свалил их в углу и там прилег.

— До света в сопки уйду. Спать совсем мало буду. Капканы, самострелы смотреть самое время. Ветер уже спит и метель спит, морозы в небо откочевали, а зверь по тайге пошел кормиться. Вдруг соболишко на мой самострел выскочит.

— Много ли тут в пади соболей? — сонно спросил Бадарша.

— По следам шесть насчитал. Не убил пока ни одного.

— В сопки пешей ногой ходишь или на лошади?

Спросил и замер, вслушиваясь: не выдал ли свою потаенную мысль?

— Снег в тайге заледенел — беда прямо. Коню ноги сечет. На лыжах бы… лучше, да лыж у меня нет.

— Возьми мои, — дрогнувшим голосом предложил Бадарша. — Пусть кобыла твоя отдохнет. Я долго спать буду, ту ночь глаз не сомкнул из-за людоедки-рыси. Однако до полудня не встану. Обед тебе сготовлю, — зевая изо всех сил, как можно равнодушнее продолжал гость. — Чай сварю, дров нарублю.

— Можно и так, — охотно согласился хозяин. — На лыжах я быстро обернусь.

За стеной юрты слышно пофыркивание лошади, хруст снега от копыт, а сама зимняя ночь помалкивала — ни дерево не стрельнуло с мороза, ни поземка не помела по бычьему пузырю оконца, ни метель не взбормотнула, не вспела…

Заговорил Ошир:

— У меня брат в городовых казаках служит при тюрьме. Ищи в Заудинской станице, третья изба от переправы. Спроси кого хочешь — покажут. Зачем тебе ночевать на постоялом дворе?

Бадарша подумал и спросил:

— Доволен ли брат службой?

— Служить где-то надо, — вздохнул хозяин. — А довольным ему быть не отчего.

— Что-нибудь случилось?

— Несправедливости много.

— А что-такое?

— Обо всем не упомнишь. Да вот нынче осенью… Казаки привели в Кижу колодничью партию. В нашем улусе должна им смена быть. А тут покос… сено не убрано. Ну, смена-то, сговорившись, и ушла в самовольную отлучку. Партионный начальник выпивши-был. Родоначальнику нашему ни слова не сказал. А самовольников отыскал и потребовал с каждого по пятнадцать копеек за уход с караула.

— А много ли их с караула ушло?

— Да душ до тридцати. Деньги партионный собирал и оголенной шашкой поранил руку казаку нашему, а иным уши побил и щеки. А после того сотенному командиру сознания вины своей не сделал.

— Городовые казаки притесняют бурят?

Ошир пожал плечами, промолчал.

— Слухом я пользуюсь… Будто главный тайша недоволен грабежами тех казаков.

— А что за грабежи?

— Хоринская инородческая управа донесла рапортом в Иркутское губернское управление, что казак с Петровского завода заехал к тамошнему зайсану, назвавшись сборщиком подати. От зайсана поехал на заимки к бурятам. Зашел в юрту. Хозяйка была одна, она подала ему чай, мясо. А он заметил в чаше медные деньги и давай те деньги собирать. Набрал более трех рублей и уехал. Пришел хозяин. Жена ему жаловаться на вора. Побежал хозяин искать казака. Видит, у соседней юрты сани с лошадью стоят чужие. Выхватил он из саней сыромятные сумы, заглянул туда — полно медных монет. Понял, что тут его три рубля. Опасаясь побоев, он схватил те сумы и поехал. Казак же выскочил из юрты и погнался за ним, да не догнал. И что ты думаешь? Этот казак обвинил пострадавшего, что тот взял у него из сум двадцать рублей ассигнациями, хотя в сумах, помимо медных денег, были берестяная табакерка и кусок ветхой китайки.

Ошир повздыхал, покряхтел, стал готовиться ко сну — зашептал молитву.

…Хозяин поднялся чуть свет, разогрел похлебку, собаку покормил. Взял из угла хормого, вынул из него лук, осмотрел. Береста малость поободралась, зато жилы держались прочно. «Гибкий лук, хороший», — улыбнулся Ошир. Он подумал и выбрал колчан, где хранились стрелы с конусообразными круглыми наконечниками. Они делали небольшие раны, но били издалека маленького зверя и птицу.

«Козушку добуду, угощу гостя. Он давно в пути, устал, проголодался».

Охотник встал на лыжи, позвал собаку и ушел в сопки.

Едва оранжевый шар солнца клюнул лучом бычин пузырь оконца, Бадарша поднялся с лежанки. Поев на скорую руку, он прихватил седло и вышел из юрты. Лошадь паслась в загородке, Бадарша огляделся. Лыжня уходила по мелколесью в узкую падь. Сбоку тянулся собачий след. «Вернется… Я уже буду далеко, — ворохнулась радостная мысль. — Не сыщет, не догонит».

В улусе Киже готовились к аба-хайдаку [7] Облавная охота у забайкальских бурят. . Время выбрано совсем необычное для облавы на дзерен. Грех выходить на охоту до новолуния. Но что поделаешь? Во многих семьях кончились запасы мяса, а коровы доились так, что впору прокормить лишь телят.

Старики, держа в руках по стреле, помолились, побрызгали тарасун, попросили у духов богатой охоты. Улигершин спел песню о метком стрелке Номошке. Этот Номошка когда-то руководил трехсотой облавой на вершинах трех падей, потом руководил четырехсотой облавой, окончившейся на вершинах четырех падей, и вот он стал руководителем пятисотой облавы на вершинах пяти падей. Много поразил он стрелой и рогатиной медведей, кабанов, лосей, изюбров, волков, лисиц, дзерен. Ни один зверь не смял и не задрал его лошадь, ни один зверь не прорвался сквозь цепь облавщиков, где стоял меткий стрелок Номошка.

Облавщики прослушали песню, мысленно прося духов, чтобы они послали зверей на кормежку поближе к берегу Хилка.

Возле охотников скулили и повизгивали от нетерпения собаки, натасканные на зверя.

Некоторые из облавщиков бросали берестяные чашки и смотрели, как они упадут. Если упадет чашка на дно, казак смеялся, вставал на стремена и пел на радостях. Быть удаче! Если чашка падала вверх дном, казак хмурился, плевался и под хохот улусников отъезжал прочь. Его ожидала неудача на охоте.

Главным облавщиком был единодушно избран старшина. Он отобрал самых доброзрячих разведчиков и, разделивши их на две группы, велел им скакать на сопки Малый Зандин и Большой Зандин. В какой долине или пади будут высмотрены дзерены, в ту сторону уговорились поворачивать морды лошадей, чтобы облавщики знали, куда им трогаться.

Со старшиной увязался и маньчжурский подданный Бадарша, заявившийся в Кижу рано утром на Ошировом коне. Правду говорят, что на чужом рысаке всякий сутулится, и Бадарша не очень-то спокойно чувствовал себя. Беда могла быть. Вдруг этого коня кто опознает… Но Бадарша родился в год льва и считал себя сердитым и смелым человеком. И еще он помнил слова отца: если взял в руки лук и натянул тетиву, знай, что стрела назад не возвращается. Если будешь постоянно трусить и выжидать, поручения амбаня не выполнишь. Ничего… обойдется. Он съездит на охоту, выведает кое-что у этого старшины, а завтра днем будет в юрте хоринского главного тайши.