Наталья Харламова - 300 спартанцев

Полемархи не раз подходили к нему, предлагая сменить его на посту предводителя и дать ему отдых хотя бы на час, ведь сражение продолжалось уже почти десять часов, и если другие воины имели передышку, то Леонид оставался на своём посту бессменно.

Ранение копьём — было следствием его неосмотрительности. От усталости он начал терять внимание и понимал, что это может быть опасным.

Тогда он дал знак предводителю феснийцев, полемарху Демофилу, сменить его.

Мегистий осторожно снял с него доспехи и освободил тело от хитона.

— Ничего серьёзного, по счастью.

Он осмотрел рану от копья на плече. Острие задело мышечную ткань, но кость была цела.

— Раны нужно обработать и остановить кровотечение. Тебе следовало раньше сделать перевязку. Из-за двух пустяковых ссадин ты потерял много крови. Это неразумно — так растрачивать себя, когда ты так нужен эллинам. Ты просто обязан беречь себя, строптивый спартанец, я как врач приказываю тебе экономно расходовать свои силы. Нам ещё предстоит немало подвигов. Ещё не хватало, чтобы ты погиб по глупости в самом начале битвы.

Так ворчал Мегистий, накладывая жгуты и тёплые примочки из трав. Когда перевязка была закончена, он дал Леониду выпить какого-то травяного отвара. Целительная жидкость разлилась по телу, возвращая силы и бодрость.

— Ты просто волшебник, мой дорогой Мегистий! Я снова готов сражаться ещё хоть десять часов подряд.

— Не торопись, царь, и без тебя там сегодня справятся. Нападение выдохлось. Персы сражаются уже безо всякого пыла. Демофил отличный военачальник — отважный и хладнокровный. А тебе нужна передышка.

— Мегистий, я повинуюсь тебе.

Только теперь он разглядел на расстоянии примерно в полтора стадия на выступе скалы возвышающуюся величественную фигуру поэта. Тот стоял недвижно и незыблемо, как каменное изваяние, и, не отрываясь, смотрел на сражающихся.

— Он так стоит весь день. Над ним летят стрелы, копья, а он даже не шелохнётся. Аполлон и Музы хранят его и закрывают невидимым щитом.

Симонид был так увлечён сражением, что не замечал больше ничего, он не чувствовал ни усталости, ни возраста.

— Он настоящий поэт, — восхищённо отозвался Леонид, — и мужественный человек.

День угасал — первый день противостояния персов и эллинов. Так ничего и не добившись, Ксеркс велел трубить отбой.

Обе стороны приступили к подсчёту потерь. Солдаты с помощью илотов вытаскивали тела погибших и раненых греков и относили их под навесы. Погибших тут же с почётом предавали земле, над ранеными иод руководством опытного Мегистия хлопотали феспийцы, славившиеся искусством врачевания. Трупы персов сбрасывали в долину хищным птицам, откуда при желании соотечественники могли их достать. Но этого не требовалось, ведь религия персов предписывает отдавать тела умерших на растерзание хищным птицам, полагая, что священные стихии — огонь, земля и вода — не должны соприкасаться с трупом. Только когда от покойника оставались одни кости, их полагали в могилу.

Раненым персам также была оказана медицинская помощь, после чего они были отправлены под охраной в ближайшую деревню, откуда их предполагалось послать на невольничьи рынки либо обменять на своих.

Леонид проверил потери — сто пятьдесят человек убитыми и пятьсот ранеными. При этом ни один спартанец серьёзно не пострадал, хотя они и приняли на себя все тяготы боя.

Потери персов исчислялись не сотнями — тысячами. Командиры доложили Ксерксу, что за этот день было убито более трёх тысяч и ранено до семи тысяч солдат.

Леонид отправился спать в свою палатку. Засыпая, он слышал, как спартанцы всё ещё под впечатлением боя поют героические песни великого древнего Тиртея:

Персидский царь находился в смятении. Характеру властителя были свойственны нетерпение и гневливость. Как только он натыкался на препятствие или что-то случалось не так, как он задумал, он впадал в раздражение, а подчас — в ярость. Вот и теперь он ходил в задумчивости взад и вперёд по своему огромному шатру, лицо и вся его поза выражали упорную работу мысли. Наконец он поднял голову и велел позвать Демарата.

— Ну и что ты скажешь на это? — угрюмо спросил властитель.

Демарат молчал, потому что вопрос не имел никакого смысла.

— Ты молчишь? Демарат, сегодня чёрный день для меня. Едва вступив в Грецию, я потерял убитыми и ранеными десять тысяч человек. Если дело пойдёт так дальше, то через месяц я потеряю треть своей армии. Как они могут так сражаться? Это невозможно!

— Я предупреждал тебя, Ксеркс, что спартанцы способны противостоять врагам, в десять, в двадцать раз превышающим их численно.

— Это невозможно, и потому я не верил тебе. Но сегодня… я просто не мог смотреть на это спокойно! Они стояли незыблемо и молча спокойно орудовали мечами, не сходя с места, будто бы выполняли какую-то обычную работу. Мне не приходилось видеть ничего подобного. А ведь ты знаешь, что я усмирил мятежный Египет, я развеял в прах могущество Вавилона, и теперь какой-то жалкий отряд спартанцев в триста человек стоит у меня на пути, и я ничего не могу с этим поделать! — взревел в ярости Ксеркс.

— Разве их только триста? — со смешанным чувством восхищения и изумления спросил Демарат.

— Фиванские олигархи прислали ко мне морем своего человека. Он рассказал, что эфоры отправили, с Леонидом только триста человек, пелопоннесцы выставили четыре тысячи, остальные три состоят из беотийцев, локров, эретрийцев и других.

— Эти триста стоят многих тысяч.

— Теперь я и сам вижу, что ты был прав.

Ксеркс на минуту замолчал, затем, пристально глядя в лицо спартанцу, сказал:

— Демарат! У меня возникла такая мысль. Я бы хотел привлечь этих храбрецов на свою сторону. Я бы дал каждому из этих трёхсот столько золота, сколько они весят. Леониду я отдам десять городов, любую азиатскую сатрапию, а если он пожелает, то сделаю его властителем всей Эллады. Что ты скажешь на это? Не может же он быть так безрассуден, чтобы отказаться от таких почётных условий!

— Нет, государь, Леонид никогда не согласится!

— Нет? Почему?!

— Потому что он — спартанец. Спартанцы безразличны ко всему, кроме доблести. Золото для них ничего не значит. Они презирают роскошь.