Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

Если бы я владел доподлинным материалом, с каким удовольствием я описал бы, как толстый Уокер сначала мирно плетется в армейском обозе, а после участвует вместе со всеми в катастрофическом бегстве. Ведь он раздобыл как-никак нужный ему капиталец и рьяно пытался, при всей своей тучности, применить его к делу. Если бы Марс в своей сфере приложил хотя бы половину энергии и талантов, потраченных попусту этим старым и жирным Меркурием, Шривепорт был бы взят северянами и Картеру очистилась бы верная четверть миллиона. Но, увы, в этот раз бог Наживы имел все основания ворчать на бога Войны. Впустую бедный Меркурий потерял пятьдесят фунтов веса, шныряя без сна и без отдыха один по окрестным плантациям, где легко мог нарваться на конный разъезд противника; и зря подвергался обстрелу в лесах и болотах, утоляя свой голод армейской свининой и сухарями; и весь день был в седле, всю ночь выторговывал хлопок, ревностный, как записной аболиционист, неутомимый, как краснокожий индеец, почти величавый в своей страсти к наживе. А Марс между тем растянул беззаботно армию на тридцать миль бездорожья, и враг, уступавший ей на добрую четверть численностью и несравнимо слабейший и по снаряженности и по дисциплине, колотил ее по частям. При Сабайн-Кросс-Роде северян охватила паника, которую можно сравнить только с паникой при Булл-Ране. Пехота, конница, артиллеристы, безнадежно смешавшись, бежали сломя голову по открытому полю или теснились, давя друг друга, на узких дорогах, забитых сотнями брошенных фур и повозок. И одна только Первая дивизия Девятнадцатого корпуса северян устояла в этом неслыханном хаосе и спасла положение. Спокойно шагая на фланге бегущей армии, с насмешкой покрикивая на паникеров, сохраняя под градом картечи боевые порядки, солдаты Первой дивизии стойким ружейным огнем вплоть до сумерек сдерживали торжествующих, рвущихся к полной победе мятежников. Ночью армия северян откатилась на двадцать миль, оторвалась от противника и на следующий день с превеликим трудом нанесла ответный удар, не намного, правда, улучшивший общее положение. Те же бойцы геройской Первой дивизии и еще семь тысяч солдат из Шестнадцатого корпуса северян, измотав неистово рвущегося врага, с боем продвинулись на две мили вперед и оставили за собой поле брани. Можно сказать, что солдаты добились победы, но генерал потерпел поражение. Поступил приказ отступать, Меркурий попал в беду.

Последний раз толстяка Уокера видели в ночь после бесплодной победы при Плезент-Хилле. В самом начале сражения при Сабайн-Кросс-Роде, когда он шел еще в авангарде колонны, под ним убили коня; потом он принял участие в общем паническом бегстве, частично пешком, частично верхом на муле, которого негр-возница выпряг ему из застрявшей на тесной дороге армейской повозки; после чего, подкормившись прямо на поле сражения сухарями из ранцев убитых южан и поразмыслив, Уокер решил довести до конца свое дело. Уповая, по свойственному ему оптимизму, что наутро войска северян вновь перейдут в наступление, он оседлал мула и вместе с двумя дружками-приятелями двинулся в глубь отбитой южанами территории, имея в виду разыскать там плантатора, которому, как полагают, он уже уплатил аванс. Так до сего дня никто и не знает, что случилось в дальнейшем с Уокером, с деньгами и с его сотоварищами. С той самой минуты, когда они трое, покинув бивак северян, исчезли в кромешной, кровавой, голосившей стопами раненых тьме, никто их больше не видел.

Нетрудно представить, как поразила Картера весть об этом несчастье. Словно призрак, предстала пред ним судьба, близкая и неумолимая. Его уличают в растрате, судят военным судом, с позором гонят из армии; каторга в Тортугасе, тяжкая цепь с ядром, семья — в нищете, несчастная Лили теряет от горя рассудок. Совсем не простая задача постигнуть и описать душевный мир человека, подобного Картеру, в такой ситуации. Начался неизбежный и неотвратимый второй акт его моральной трагедии. За первым его проступком, который при снисходительности, быть может, еще удалось бы трактовать как ошибку, последовал новый, который уже совершенно бесспорно был преступлением. Картер даже не мог, как иные отчаявшиеся должники, избавиться от долгов, убив кредитора. И безвыходность положения толкнула его к действиям (еще раз оговорюсь, что рассказ мой построен на слухах), которые для него, при его воззрениях на жизнь, были гнуснее убийства.

Для полной расплаты с казной и с мелкими кредиторами Картеру нужно было примерно сто десять тысяч. Просматривая реестры государственного имущества, которое было ему доверено армией и за которое он отвечал, Картер наткнулся на опись пятнадцати рейсовых пароходов, когда-то ходивших с грузом и пассажирами вверх и вниз по Миссисипи, а теперь, за годы войны, превращенных в простые транспорты и либо стоявших без дела где-нибудь у причалов, либо перевозивших войска в Гранд Экор, а больных и раненых в тыл. Если теперь с десяток этих судов пустить с молотка по десять тысяч за штуку, а после снова купить, но уже по двадцать пять тысяч, то может очиститься сто пятьдесят тысяч долларов, а этого Картеру хватит покрыть все долги и еще уплатить куртаж. Ему нужен был человек для этой фиктивной сделки, купец без стыда и без совести, обладающий капиталом для подобных покупок, а равно и весом в деловых новоорлеанских кругах, чтобы сделка не вызвала нежелательных слухов. Картер быстро нашел подходящего кандидата; то был коренной уроженец Нового Орлеана, богач, с положением в обществе, недавний сторонник южан, ныне принесший присягу на верность правительству. Мистер Холлистер был невелик ростом, тщедушный и желтолицый, темноглазый, со впалыми щеками и седеющей шевелюрой, Элегантный, отлично воспитанный, с тихим, вкрадчивым голосом. При своем малом росте, он был вместе с тем импозантен и мог бы, наверно, сойти за какого-нибудь филантропа, если бы не глаза. Глаза поражали своей чернотой и сверкали тревожным прерывистым блеском, словно пламя свечи на ветру. Казалось, что эти глаза не столько следили за чем-то во внешнем мире, сколько пытались уйти, убежать от какого-то ужаса, живущего в их владельце. Была ли то память о страшных преступных делах, причиненных другому страданиях или жестоких интригах, едва ли стоит доискиваться. За годы жизни и деятельности мистера Холлистера немало подобных темных и страшных дел омрачило историю Луизианы. Сейчас этому господину было за шестьдесят, хотя превосходно отглаженный коричневатый костюм, сорочка тончайшего полотна, гладко побритые щеки и аккуратный пробор молодили его лет на десять. Поскольку Холлистер был биржевик, то имел деловую контору. Он вышел из-за стола, чтобы встретить важного гостя, пожал ему руку очень дружески и почтительно и усадил его в кресло с такой обходительностью, словно Картер был дамой.