Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

Обходный марш Бэрджа был не из легких. Перейдя вброд Кейн-Ривер, все три бригады застряли в лесу — сплошь болота, овраги и заросли; за пять часов было пройдено только пять миль. В голове развернутым строем двигались два полка — боевое охранение колонны. Дальше шли подивизионно. Один раз по ложной тревоге всей колонне пришлось перестроиться в боевые порядки. Потом пришлось с милю пройти в тесном походном строю, продираясь сквозь частый подлесок в болоте, и форсировать глубокий, с илистым ложем, рукав. К двум часам дня они вышли из леса к холму, футов в сорок — пятьдесят высотой, защищенному справа рекой, а слева густозаросшим болотом, тянувшимся далее к озеру. На вершине холма стоял левый фланг Полиньяка, неистовые техасцы, все отличные снайперы, разгоряченные долгим преследованием и ожиданием победы. Картер получил приказание взять высоту.

— Вот и отлично, — откликнулся он уверенным, громким голосом, отшвырнув окурок сигары. — А ну, поглядим, какова обстановка и где нам ловчее ударить.

Он понял мгновенно, что со стороны реки противник недосягаем. Потом поскакал направо, к болотистым джунглям, и тоже сразу увидел, что атака тут захлебнется. Тогда он вернулся назад и внимательно оглядел прямой подступ к врагу.

Бригаде придется преодолеть заграждение, пересечь открытое поле, взять еще одну линию завалов и подняться по склону холма под ближним огнем противника. Задача, что говорить, не из легких, но Картер ничуть не смутился, утреннего уныния как не бывало. Посвист вражеских пуль, коричневые мундиры техасцев и ненавистные широкополые шляпы излечили его от хандры. Он сыпала веселой бранью. Он врежет этим бродягам! Отправит их всех в преисподнюю! Покажет им чертову бабушку!

— По полкам! — закричал он штабным офицерам. — Атакуем противника в лоб! Приказываю — наступать!

Все четыре полка пошли разом на приступ, плечо в плечо, одной атакующей линией. У первых завалов атака замедлилась — иные бойцы пытались прорвать заграждение, другие карабкались поверху. Генерал потемнел от досады: еще минута промедления, и штурм будет отбит. Пришпорив коня, он поскакал к атакующим.

— Вперед, ребятки, вперед! — кричал он бойцам. — Валите его, валите. А здесь лезьте поверху, да поживей. Вот так, вот так, молодцы. И опять — в боевые порядки. Вперед, ребятки, вперед!

И снова полки отважно пошли на приступ, не дрогнув, сомкнутым строем, походным шагом, ружья наперевес. Падали наземь убитые, отползали в тыл раненые, атакующие смыкали ряды. Легкомысленный посвист пуль на излете сменился резким «уит-уит» ближнего губительного огня. Глухие удары пули, дробящей кость, сливались с чмоканьем пули, входящей в мягкие ткани, и с воплями раненых. Вершина холма курилась, вопила, гремела, ощериваясь огнем. Но атакующие не замедлили шага, и ни один солдат в задних рядах не пытался отстать. И даже когда правый фланг безнадежно увяз в болоте, штурм продолжался. Бойцы горячились все более, штурм нарастал, из глоток понесся крик — то ли «ура», то ли просто отчаянный рев — и заглушил шум ружейной пальбы мятежников. Солдаты ускорили шаг, метров двести они бежали сквозь сплошную завесу огня. Вторую линию заграждений бригада взяла с ходу, бойцы, отдуваясь, карабкались по склону холма. Когда они почти добрались до вершины, ружейный огонь вдруг смолк. Техасцы, смешавшись, в беспорядке оставляли позиции. «Ура» атакующих понеслось над холмом и увенчалось грохотом дружного залпа. Теперь стреляли они, а на землю валились мятежники. Вот как прошла эта атака и был выигран начальный бой за переправу при Кейн-Ривер.

Но генерал Джон Картер пал в бою смертью храбрых и не увидел плодов победы.

В тот момент, когда пуля настигла его, он начисто позабыл и вину свою и раскаяние, весь охваченный неистовством победного боя. Верхом на коне он вплотную шел за бригадой и так от души наслаждался порывом своих бойцов и их яростным криком, что любо-дорого было глядеть на его темно-бронзовое от загара лицо, освещенное горделивой солдатской улыбкой. Штатскому человеку было бы дико внимать потоку веселых проклятий, в которых он изливал свою радость и восхищение.

— Жмите их — так-перетак! — кричал он бойцам. — Гоните их — так-перетак! — к чертовой матери! Я не туда еще их загоню!

Только успел он вымолвить это последнее слово, как округлая пуля «минье» с глухим характерным «тук», который был слышен за десять футов даже в пылу сражения, вошла ему в левый бок пониже ребра. Он подскочил в седле, потом стал клониться вперед, положив правую руку на гриву коня. Позже бойцы говорили, что дважды протягивал он левую руку к ране и вновь отводил, не коснувшись, словно боялся увериться, сколь она тяжела. Ранение было смертельным, и Картер, должно быть, не мог не почувствовать Этого, но, наверно, с минуту еще на лице его продолжал играть бронзово-красный румянец. Он спешился, опираясь на двух штабных офицеров, и прошагал без единого стона десять ярдов до ближнего дерева. Он только склонялся все ниже, делая каждый шаг, и пальцы все крепче сжимались на плечах адъютантов. Но когда его уложили в тени, под деревом, всем стало ясно, что минуты его сочтены. Дыхание у Картера стало коротким, прерывистым, лоб покрылся холодной испариной, лицо сперва пожелтело, потом стало пепельно-бледным.

— Передайте полковнику Галлиману, — сказал он, называя старшего после себя офицера в бригаде, и смолк, набираясь сил, — передайте, что я приказал продолжать атаку…

Это были первые слова, сказанные Картером после ранения. Его гулкий бас сменился хриплым шепотом. Дым и яростный шум сражения откатились вперед, и к нему подошли капеллан, бригадный хирург и санитары с носилками. Капеллан прослужил с Картером все три года войны с первых дней формирования полка в Баратарии. А хирург, человек искушенный, философского склада, новоорлеанский креол, получивший образование во Франции, знавал генерала еще с тех ранних дней, когда тот молодым лейтенантом служил в Батон-Руже и славился как гуляка и бонвиван. Он поднес к губам генерала большой стакан виски, обнажил его рану, исследовал пальцем и ничего не сказал.

— Помогите ему, — прошептал капеллан, в нетерпении и чуть не плача.

— Тут ничем не поможешь, — ответил хирург, пожимая плечами.

— Как вы чувствуете себя, генерал? — спросил капеллан, склонившись к своему умиравшему командиру.

— Ухожу, — прошептал генерал.

— Но куда? — взмолился священник, падая на колени. — Генерал, вспомним вместе о муках Христовых.

Картер строго и сосредоточенно посмотрел на священника. На мгновение он словно обрел прежний свой звучный голос.

— Оставьте об этом, — сказал он. — Как идет штурм?

Полагал ли он недостойным взывать сейчас, в крайности, к богу, без чего легко обходился, когда был жив и здоров? Или считал своим воинским долгом посвятить последние минуты отечеству? Кто скажет теперь, что имел он в виду. Сколь это ни странно, капеллан подчинился приказу. В роковую минуту, когда никакие земные законы не должны его связывать, он спасовал перед старшим по званию. Привыкнув за три года безмолвно слушать команду этого рожденного повелевать человека, он отступил, закрыв руками лицо, и, как видно, читал молитву.