Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

— Я полагаю, сударыня, — сказал Равенел, — нам надо стараться быть милосердными, сожалеть о своих недостатках и веровать в искупление грехов, а все прочие тонкости пре-доставим теологам. Все эти доктрины имеют не больше касательства к истинной вере, чем отпечатки на камне следов какой-нибудь доисторической птицы к живой и цветущей природе, окружающей нас. Это всего лишь следы благочестия прежних веков — не более. По ним мы можем судить, какими путями ходили богомольные наши предки в поисках истины. Веровать же в эти доктрины нельзя, и они не спасут наши души.

— Но создатели этих доктрин жили в согласии с ними и были при том великими и добродетельными, — возразила миссис Уайтвуд. — Разве не следует помнить о наших отцах-пуританах?

— А я их и не забываю, — ответствовал доктор. — И очень ценю. Они достойны того. Мы и сейчас еще чувствуем их влияние. Они давно умерли, но все еще правят страной. Думаю, впрочем, что не следует их приукрашивать. Веруя в эти доктрины, они были черствыми к людям. Памятуя о том, как жестоко они судили о слабостях своих ближних, как были суровы к ним и как беспощадны, я порой склонен думать, что грешники тех отдаленных дней были куда симпатичнее. Склонен думать так, миссис Уайтвуд, но отнюдь не настаиваю. А вообще же, касаясь всех этих доктрин и формальных догматов, я всегда вспоминаю такую историю. Один предприимчивый человек, — конечно, все это шутка, — прослышав, что, если потуже подтягивать пояс, чувство голода ослабевает, решил завести пансион на этой основе. К завтраку официанты опоясывали всех постояльцев крепким ремнем. К обеду затягивали ремень несколько туже, в зависимости от аппетита. К чаю — еще потуже. Говорят, что один пожилой холостяк, страдавший катаром желудка, к исходу вторых суток почувствовал облегчение. Но зато остальные подняли бунт и покинули пансион, проклиная его владельца. Иные из поставщиков нашей духовной диеты напоминают мне этого изобретателя. Они вас не кормят, зато надевают на душу вам пояс и все туже его затягивают.

Уместно заметить, что, например, капитан Колберн интересовал Лили тоже значительно больше всех «заблудших овец израилевых». С первых минут, когда она познакомилась с Колберном в этой самой Новобостонской гостинице, она никогда не теряла симпатии к нему, а сейчас все вокруг вновь напомнило ей те минуты. Именно здесь родилась его преданность ей, пережившая и ее страсть к другому, и брак, и рождение ребенка. Забыв обо всем и рискуя собственной жизнью, он спасал ее от врагов. Было-бы черной неблагодарностью, если бы после того она отвела ему в сердце меньшее место, чем третье, вслед за отцом и за Рэвви. И письма от Колберна тоже были теперь третьим по счету из главных ее удовольствий — после беседы с отцом и общения с малюткой. Письма были всегда адресованы доктору. Но если они сперва попадали к Лили, она, ничуть не колеблясь, распечатывала их и читала. Она же была хранителем всех писем Колберна.

— Если он не вернется с войны, — говорила она, — я опишу его жизнь. Ах, это будет ужасно, если его убьют.

— Через пять месяцев кончится трехлетний срок его службы, [161] Добровольцы, вступившие в армию северян в начале войны, давали обязательство прослужить «не менее шести месяцев, не более трех лет» со дня зачисления. — подсчитывал доктор. — Будем надеяться, пуля минует его.

— Будем надеяться, — повторяла за ним Лили. — Неужели война так затянется, что и Рэвви придется идти воевать? Я не пущу его, папа, в Вест-Пойнт.

— У нас на раздумья еще четырнадцать лет, — возражал Равенел, посмеиваясь над дальними планами Лили.

Лили вздыхала, размышляя о Картере. Вест-Пойнт погубил его благородный характер. Да, это именно так, и она не пошлет туда сына.

В июле (шел уже 1864 год) они узнали, что Девятнадцатый корпус переброшен в Вирджинию, а осенью Колберн прислал им подробный обзор блистательных побед Шеридана в Шенандоа-Вэлли. [162] Осенью 1864 г. генерал Филип Генри Шеридан (1831–1888) нанес южанам ряд поражений в долине Шенандоа в Вирджинии и опустошил эту плодородную местность, чтобы лишить врага продовольственной базы. Колберн участвовал во всех трех решающих битвах, он был раз упомянут в приказе за храбрость в бою, но повышения по службе не получил. Он мог получить повышение лишь с переводом в другую часть. Правда, в полку оставалось сейчас, считая его самого, всего два офицера, но полк стал так малочислен после последних боев, что им не давали полковника. Более двух третей рядового состава и более двух третей офицеров в полку были убиты и ранены в этих ужасных сражениях. Но в письмах своих капитан был по-прежнему весел, хвалился отвагой своих солдат, писал про лихие атаки навстречу пулям врага, рассказывал, как они отбивают орудия целыми батареями и захватывают знамена противника, с почтением отзывался о старике корпусном командире и восторгался совсем молодым главнокомандующим.

— Замечательное письмо, — сказал Равенел, прослушав послание Колберна, посвященное битве при Сидер-Крике. [163] Битва при Сидер-Крике (река в Вирджинии) 19 октября 1864 г. была крупной победой северных войск, завершившей наступление армии Шеридана в долине Шенандоа-Вэлли. — Столь блистательного описания битвы я не встречал ни у древних, ни у новейших авторов, ни у Тацита, [164] Тацит Публий Корнелий (ок. 55 — ок. 120) — крупнейший древнеримский историк. Нэпир Уильям (1785–1860) — английский военный деятель и историк, автор «Истории войны на Пиренейском полуострове». Элисон Арчибальд (1792–1867) — английский историк, автор многотомной «Истории Европы». ни у Нэпира. — Как обычно, доктор был склонен к неумеренным похвалам. — Элисон со своими лавинами кавалерийских атак, разбивающимися о гранитный утес пехоты, — дешевка и вздор по сравнению с этим письмом. Колберн вам все разъясняет. Я теперь в точности знаю, как было выиграно сражение при Сидер-Крике, мне кажется даже, я и сам смог бы выиграть его. У Колберна всюду ясно, где причина, где следствие и как причина и следствие связаны между собой. Когда он вернется домой, непременно заставлю его написать историю этой войны.

— Уж скорей бы вернулся, — живо откликнулась Лили и вдруг залилась румянцем.

Как-то в первых числах января нового, 1865-го, года Лили решила пойти за покупками и, спускаясь по лестнице, приметила на первом этаже их гостиницы вновь прибывшего постояльца, стоявшего у двери в свой номер. Один коридорный поддерживал его под руку, а другой нес его багаж, деревянный крашеный сундучок дюймов в двадцать длиной и — ничего больше. Поскольку Лили была на свету, а больной незнакомец — в темноте коридора, то она не увидела, что он был до крайности худ, желт лицом и что его походный мундир был поношен, измят и местами даже изодран. Но, приметив синий мундир и блестящие пуговицы, она не могла, разумеется, не взволноваться.