Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

Уже выйдя на улицу, Лили подумала — а что, если это Колберн? Потом решила, что нет, только две недели назад он прислал им письмо и в ту пору не был ни болен, ни ранен, а до конца его службы оставалось еще десять дней. Но неотвязная мысль о прибывшем к ним офицере погнала ее очень скоро обратно домой, а вернувшись, она, не откладывая, пошла проглядеть новый список жильцов, хотя у конторки портье было тесно — толпились студенты. В книге стояла запись дежурного: «Капитан Колберн. Комната 18». Направляясь к себе, она подошла сперва к номеру Колберна и едва удержалась, чтобы не постучать к нему в дверь. Ей хотелось скорее увидеть своего лучшего друга, узнать, чем он болен, что с ним стряслось, если надо — прийти на помощь. Она решила, что пошлет к нему коридорного, но дома застала отца, игравшего с Рэвви.

— Папа, здесь капитан Колберн! — вскричала Лили, входя.

— Возможно ли? — живо и радостно откликнулся доктор. — Ты сама его видела?

— Издали. Он, кажется, болен. Его вел коридорный. Он в восемнадцатом номере. Пойди поскорее узнай, что с ним случилось.

— Иду. Сию же минуту. А это действительно он? Ты не ошиблась?

— Да нет же, — сказала Лили, краснея и думая про себя: «Как папа будет смеяться, если я обозналась!»

Когда Равенел постучал в восемнадцатый номер, звучный, хотя хрипловатый голос ответил: «Войдите».

— Мои дорогой друг! — вбегая, вскричал Равенел. Но тут же осекся, взволнованный и пораженный при виде Колберна. — Нет, нет, не вставайте, — сказал он, — лежите спокойно. Вот так история! Вы давно так хвораете?

— Месяц, а может быть, два. Пустяки! — ответствовал Колберн с обычной своей веселой улыбкой. — Скоро пойду на поправку. Прошу вас, присядьте.

Он лежал на кровати пластом, как видно, совсем ослабевший. Нос у него заострился, лицо было желтое, синяки под глазами. Взгляд был тяжелый и тусклый, вернее всего, из-за опия, который он принимал, чтобы легче снести переезд, каштановые усы не подстрижены, на подбородке щетинилась трехдневная борода. Руки и даже лицо Колберна были в пыли и в саже — за двое суток в железнодорожном вагоне он не сумел помыться, а дотащившись сюда, лег и разом заснул. На нем была форменная летняя темно-синяя куртка, а под ней солдатское шерстяное белье; штаны — из грубой голубой ткани, на ногах рваные коричневые носки — пальцы и голые пятки торчали наружу. На полу стояли его башмаки — грубая сыромятина, тоже армейского образца. Вся одежда была заляпана знаменитой вирджинской глиной, куртка в том месте, где шла портупея, проносилась насквозь, а на воротнике виднелось отверстие, пробитое пулей. Да, этого парня здорово потрепала война.

— И вы так приехали в эти лютые холода? — спросил, а вернее, вскричал Равенел. — Решили убить себя холодом?

Колберн рассмеялся в ответ, но смех был совсем слабым.

— Убить меня — трудное дело, — сказал он. — Да я и ничуть не замерз. Напротив, мне жарко в этих натопленных помещениях. Сам удивляюсь, я ведь так ослабел. В поезде мне приходилось препираться с соседями, чтобы они пореже закрывали окно. Я задыхался. После трех лет жизни на воздухе любая комната для меня — Черная яма в Калькутте. [165] Тесная темница в одном из калькуттских фортов, где в 1756 г., во время восстания индусов против английских завоевателей, погибло за ночь более ста английских солдат и офицеров.

— Вы совсем без жилета! — твердил свое доктор. — Воспаление легких вам обеспечено.

— Я уже, должно быть, с полгода не видал ни жилета, ни других своих теплых вещей, — возразил, улыбаясь, Колберн. — Вам здесь трудно представить, как закален солдат, даже больной. Вплоть до первого ноября я укрывался одним лишь прорезиненным одеялом. Сейчас я вам все объясню. В июле, когда мы покинули Луизиану, считалось, что нас направят на осаду Мобила. [166] Мобил (штат Алабама) — один из главных морских портов мятежного Юга. Порт был захвачен в августе 1864 г. после ожесточенного морского сражения; город сдался лишь в апреле 1865 г. Вот я и поехал, как был, в летней форме. Для кампании на юге ничего больше не требуется. Генри и так волочил всю амуницию, мой паек и сковороду и взирал на свой узел с превеликим неудовольствием. Решил даже, кажется, что разумнее будет научиться читать и стать образованным человеком, чем тащить на себе такой груз. Одно его утешало — надежда угнать где-нибудь по дороге лошадь. А куда подевался мой чемодан с вещами, я просто не знаю, должно быть, с новоорлеанского склада его переправили с прочим дивизионным имуществом в Вашингтон. Должен сказать вам, эта кампания в Шенандоа в целом была превосходной, только чуточку утомительной из-за ночных переходов, лишений, сторожевой службы и тяжелых боев. И там я, признаться, впервые поддался трудностям. Знаете, день весь шагаешь полуголодный, а ночью дремлешь полузамерзший. Но и это не страшно, если бы только не миазмы луизианских болот. Меня мучает малярия.

— Вам нужно очень беречься, — сказал ему доктор.

Лихорадочный жар в глазах исхудалого молодого героя и его пылкая речь обеспокоили Равенела.

— Пустяки, — улыбнулся Колберн, — неделя-другая — и я буду здоров. Просто нуждаюсь в отдыхе. Неделю на отдых, и все. Видите, я ведь добрался досюда. Вам трудно представить себе, как солдат побеждает болезнь. Наши ребята держатся на ногах и при всей амуниции вплоть до самой кончины. Я, например, проявил очевидную слабость, скинув сейчас башмаки. Да и сделал ведь это, только пожалев покрывало. Оно меня просто корило своей белизной. Я, конечно, стыжусь, что приехал таким грязным, но почувствовал это лишь здесь, приобщившись к цивилизации. Заверяю вас, даже в нынешнем виде я сошел бы в полку за чистюлю. Во всяком случае — не ниже среднего уровня.

— Мы все здесь готовы почитать ваши лохмотья.

— Вот и славно. Но лучше после того, как я их сниму с себя. Мне нужно скорее достать гражданское платье.

— А что, если вытребовать по телеграфу ваш чемодан?

— Я уже дал телеграмму. Пока никакого ответа. Впрочем, с мундиром покончено. Я увольняюсь из армии. Срок моей службы закончился. Я числюсь в полку с первых дней, не получал повышения и, значит, демобилизуюсь вместе со всем полком. Если, бы нас было на восемнадцать бойцов поболее, мы составили бы полк ветеранов, и тогда я имел бы право оставаться на службе. А сейчас я вернулся, как видите, первым. Я как раз был в служебной поездке как штабной офицер, и мне полагается отпуск. Вот я и приехал подготовить все нужное для увольнения из армии наших людей. У меня на этой неделе будет уйма работы.

— Работы! — вскричал Равенел. — Вы сейчас не в силах работать! И я прослежу, чтобы вы не работали.

— Нет, я должен работать. Я в ответе за все. Если я не поспею, меня не демобилизуют, а просто прогонят из армии. Что же мне, оставаться на всю жизнь опозоренным? Предпочитаю умереть в упряжке.