Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

— Что ж, если будете в наших краях, я вас представлю тридцатилетней даме из Нового Орлеана. Она мне приходится тетушкой или кузиной, точно не знаю, и зовут ее миссис Ларю… Брюнетка с прелестными карими глазками. Настоящая луизианка!

— Вот как! А кто же позволил вам быть блондинкой?

— Я — в папу. У него голубые глаза. Его родина — Южная Каролина. Там живет белокурый народ.

Читатель уже заметил, я полагаю, что и эта беседа не поражает своей глубиной. Если первое место по вялости занимает беседа влюбленных, то вторым идет рядовой разговор двух юных существ мужского и женского пола. Оба молоды, мало что знают в жизни, у них еще нет глубоко продуманных мыслей. Вдобавок оба робеют, скрывают тягу друг к другу, взволнованы близостью, быть может, мечтают о браке. Некоторые утверждают, и возможно, что это правда, будто в смешанном обществе дам и мужчин подлинно красноречивы лишь те, кто состоит в супружестве или предан пороку. А потому льщу себя надеждой, что не отступил далеко от истины, когда записал этот мало чем примечательный разговор двух чистых душой молодых людей. К тому же пора нам кончать с пикником. Цыплята все съедены, сандвичи — тоже, шампанское выпито, сигар не осталось, компания села в коляски и омнибусы. И вот наш экипаж со всеми героями стоит у подъезда Новобостонской гостиницы. Подполковник выходит, с ним мисс Равенел; портье вручает ему телеграмму.

— Прошу прощения, — говорит он и читает депешу, поднимаясь по лестнице. А в гостиной он останавливается, берет ее за руку и впервые обращается к ней без всякой шутливости:

— Мисс Равенел, я вынужден с вами проститься. Мне отказали в дальнейшем отпуске, и я выезжаю немедленно в Вашингтон. Поверьте, мне очень жаль. Надеюсь, что мы еще встретимся.

— Прощайте, — отвечает она.

Он сжимает ей руку, и она не может или не хочет более добавить ни слова.

Он покидает ее, спешит к себе в номер, укладывает чемодан и через двадцать минут отбывает; когда надо проявить оперативность, подполковник не знает равных себе по энергии.

Мисс Равенел в глубокой задумчивости идет к своему отцу. Она испытывала удовольствие в обществе этого светского, немолодого, бравого офицера, и ей грустно с ним расставаться.

Что он гуляка и пьяница, а к тому же опасный мужчина, — учтем это тоже, — она ничего не знает. Аромат вина и сигар, исходящий от подполковника, напоминает ей родную Луизиану. Она с детства вдыхала его, даже в избранном обществе друзей своего отца, и сейчас, на чужбине, он ласкает ей обоняние.

Последние час или два доктор, не останавливаясь, прошагал по своему кабинету. Знаменитый своим трудолюбием, он с утра посвятил этот день минералогии Арканзаса, но не смог ни сесть за статью, ни уйти с головой в любимую область науки из-за грызшей его тревоги (по справедливости эту тревогу надо назвать материнской). «Зачем я ее отпустил на этот дурацкий пикник? — повторял он снова и снова. — Когда же я поумнею?»

Она вбежала стремглав и обняла его крепче обычного, чтобы избежать упрека за опоздание. К тому же она грустила после прощания с Картером, и ей хотелось излить на кого-нибудь свои нежные чувства.

— Так поздно, моя дорогая! — вскричал суровый отец. — Ты изумляешь меня! Разве можно гулять дотемна? Уже спускаются сумерки. Я и не знал, что ты так неразумна. Юных девушек подстерегают опасности. Ты просто гусенок, пустившийся странствовать под колесами экипажей и под копытами лошадей.

Не хочу утверждать, что мисс Равенел внимала укорам отца, как ангелок с полотна Фра Анджелико, с такой же ясной улыбкой и — в нимбе дочерней любви. Она была сильно огорчена, пристыжена и сердита. Отцовский укор всегда причинял ей большое страдание. Она вспыхнула до корней волос, из глаз покатились слезы, ее охватил такой внутренний трепет, словно по жилам ее побежала ртуть вместо крови.

— Почему ты говоришь «дотемна»? — Она подбежала к окну, чтобы указать отцу на багрово-закатное небо. — Погляди, прошу тебя, папа! Солнце только что опустилось.

— Это я и имел в виду. Выпадает роса, ты могла простудиться. Лили, я недоволен тобой, повторяю, я недоволен.

— Папа, но ты не прав! Ты судишь несправедливо. Что же мне было делать? Не могла же я ехать одна. Не могла всех погнать с пикника потому, что мне надо домой. Посуди и подумай сам.

Доктор шагал по комнате, заложив руки за спину и не глядя по сторонам. Когда он бранил свою дочь, то всегда опасался смотреть ей в глаза. Сейчас, бросив быстрый взгляд в ее сторону и увидев ее в слезах, он совсем замолчал. Он очень любил свою дочь и смертельно, боялся причинить ей страдание. А Лили не отрывала глаз от него, и каждая черточка в ее лице молила отца о прощении. Доктор молчал по-прежнему, но дочь уже поняла, что гнев миновал. Она знала, вернее, догадывалась, чем рассердила отца, и решила его утешить.

— Папа, мне кажется, на фронте не очень спокойно. Подполковник Картер получил телеграмму и выезжает ближайшим поездом.

Доктор остановил свой бег и улыбнулся:

— Вот как! — сказал он радостно, словно услышав бог весть какую веселую новость. А потом, посерьезнев, добавил: — И самое время, я думаю! Какой офицер захочет торчать в Баратарий, когда на вирджинских полях льется кровь.

Мисс Равенел хотела было напомнить отцу, что Картер лечился после ранения, но решила, что защищать подполковника будет сейчас не время.

— Пожалуй, Лили, — объявил в заключение доктор, сделав еще два-три тура по комнате, — пожалуй, я был неправ, что так разбранил тебя. Действительно, что ты могла с ними поделать? Вся поездка была дурацкой. С пикниками то худо, что здравый смысл исключен из числа приглашенных, а если случайно его приглашают, то он всегда либо занят, либо остался дома. Кто меня удивляет — это миссис Уайтвуд. О чем она думала, хотел бы я знать!

Трактуя любой предмет, восхваляя кого-либо или браня, доктор склонен был к крайностям.

— И если еще поразмыслить, во всем виноват я, — продолжал он. — Надеюсь — в последний раз! Переоденься, моя дорогая. Пора идти к чаю.

Пока Лили совершала свой туалет, доктор снова обдумал проблему Картера и решил, что надо его развенчать, но только потоньше, намеком. Потому, когда он и Лили спускались по лестнице, доктор завел как бы случаем разговор о луизианских нравах.

— Сегодня в «Герольде» пресмешная статья, — сказал Равенел. — Пишут о сборище наших плантаторов в Сент-Доменике. Они там поносят свободу. Порицают девятнадцатый век. Собираются разогнать Соединенные Штаты. Клянутся отдать ради этого и жизнь и имущество, даже свою честь. Чем не шутка в духе Джо Миллера? [24] Избитая, плоская острота (по заглавию сборника «Шутки Джо Миллера», выпущенного английским литератором Джоном Моттли в 1739 г.). Опившиеся головорезы, убийцы, мучители негров; плетка в одной руке, бутылка рома — в другой; пистолет в правом кармане и охотничий нож — в левом; алкоголики, шулера, изуверы и сквернословы с наложницами-негритянками и целым выводком незаконных детей. И чем же клянутся они? Своей честью, изволите видеть! Уверен, они не ведают, что это слово значит. Услышали как-то, что честные люди клянутся честью, и вздумали подражать. Скоро пираты с острова Пиноса [25] Остров Пинос в Карибском море был в XVII в. базой морского разбоя. будут клясться своим милосердием. Честью клянутся, скажите пожалуйста, готовы отдать свою жизнь и имущество! Их жизнь не стоит той пули, которая им предназначена, а имущество через год или два будет стоить еще дешевле. А честь у них существует только как плод их пьяной фантазии. Спросим себя теперь, чем губительно пьянство? Когда джентльмен в гостях выпивает хозяйский херес, а до того успел нахлебаться виски в каком-то трактире, я так и вижу, как черт стоит за его креслом и ставит клеймо на спину его сюртука. Знаменитейший луизианский порок! Каждый мальчишка пьет! Когда молодой человек приезжает свататься, родители невесты не спросят: «А не пьяница ли жених?» Будьте спокойны, он пьяница, и только одно они могут узнать, зол он, когда напьется, или добреет. Зол — придется подумать, а добреет — играйте свадьбу.