Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

Тут адъютант, козырнув полковнику, доложил, что поданный под погрузку транспорт мал для полка.

— Пустяки! — возразил полковник. — Значит, плохо рассаживаете людей. Они не хотят потесниться. Думали, верно, что каждый поедет в отдельной каюте. Сейчас я займусь этим сам.

Он повернулся к Равенелам.

— Что же, пора проститься. У меня больше нет времени. Спасибо, что пришли проводить нас. Храни вас господь, храни вас господь!

Когда такой человек, как полковник Картер, произносит всерьез подобное благословение, значит, он сильно взволнован. И Лили почувствовала это. Не то чтобы она причисляла Картера к каким-то особенным грешникам, но просто считала его более прочих подверженным странным причудам мужского характера. И теперь, потрясенная этим столь редкостным для него изъявлением чувств, она у всех на виду чуть не расплакалась. Когда же он ускакал, ей захотелось скорей убежать, чтобы только не быть на людях. Но пришлось взять себя в руки: к ним шел капитан Колберн.

— Полковник приказал мне проводить вас, — сказал он, приблизясь.

«До чего это мило!» — подумалось девушке, но она имела в виду вовсе не Колберна, а полковника Картера.

— Как вы поместитесь все на одном транспорте? — спросила она.

— Сам не знаю, посадка в полном разгаре. Всем хотелось, конечно, устроиться посвободнее, и без полковника дело не шло.

— Да, страшная давка, — сказала она, глядя на пароход и стараясь увидеть там Картера.

Доктор молчал и казался совсем грустным; он думал о том, насколько Колберн милее ему, чем тот, другой, который только что с ними простился. А Колберн, не знавший, конечно, о событиях вчерашнего вечера, был между тем преотлично настроен. Теперь уже очень скоро — так он полагал — он пришлет этой девушке столь блестящий отчет о себе с поля близящегося сражения, что она восхитится им и, быть может, даже отдаст ему сердце. Он был спокоен в душе и приятно взволнован; похвалялся доблестным видом полка, с гордостью показал Равенелам солдат своей роты и уверенно предрекал близкий успех. А потом постарался проститься легко и шутливо, чтобы избавить мисс Равенел от лишних печальных мыслей и тяжких предчувствий.

— Не гарантирую, что меня принесут на щите. Останков не хватит, быть может, даже на чайную ложку.

Впрочем, преподнеся им эту лихую остроту, он почувствовал в сердце укол раскаяния.

Сходни втянули на борт, несколько отставших солдат совершили смелый прыжок с риском упасть в реку; полковой оркестр на верхней палубе заиграл «Звезды и полосы»; негры на берегу в ребячьем восторге пустились с визгом и хохотом в пляс; из машинного отделения понеслись дикие стоны и всхлипы, словно там мучили демона; пароход медленно вышел в фарватер реки и пристроился вслед за другими. Две канонерки и за ними шесть транспортов плыли вверх по желтой реке; черный дым из их труб сперва поднимался к синему небу, а потом начал стлаться над зеленой луизианской долиной.

И вот наступила неделя, полная волнений для Лили и забот для ее отца. Она старалась все время быть возле него, отчасти по старой привычке любящей дочери, отчасти же для того, чтобы он ее утешал. Ей мало было видеться с ним утром и вечером; она приходила к нему на работу в госпиталь, ездила с ним на конке туда и обратно; каждые полчаса ждала от него заверений, что дурных вестей нет, — словно доктор был экстренным выпуском новоорлеанской газеты, — и вдобавок задавала ему вопросы, на которые ни один смертный не смог бы ответить.

— Папа, ты веришь, что у Мутона действительно пятнадцать тысяч солдат? И что сражение будет жестоким? А ты веришь, что наших (теперь это были наши) могут разбить? И что потери у нас будут очень тяжелыми? А сколько убитых бывает в таком сражении? Трудно сказать? Ну, а все-таки? Приблизительно?

Если он раскрывал книгу или брался за ящик с камнями, она говорила: «Умоляю тебя, не читай!» или «Папа, оставь эти камушки. Побеседуем лучше. Как ты считаешь, когда начнется сражение? И как мы узнаем об этом? Когда поступит подробный отчет?»

Она задавала вопрос за вопросом, и другого, наверно, умаяла бы до полусмерти, но этот папа привык сохранять спокойствие. Он был терпеливейшим из людей, даже в семейном кругу что встречается вовсе не часто. Однажды, уже к концу дня, черноглазые малярийно-желтые Гекторы, торчавшие на углах, — по-внешности шулера, а по речи изменники, — вдруг оживленно забегали, чем весьма напугали мисс Равенел. Она поспешила домой, и миссис Ларго подтвердила ее самые худшие страхи, сказав, что бой разыгрался под Тибодо, что Вейтцель разбит и Мутон вступит в город не более чем через сутки. Целый час она провела в несказанном отчаянии, ожидая отца из госпиталя. Когда он пришел, она кинулась сразу к нему, ища утешения.

— Не будь, дорогая, ребенком, — строго сказал доктор. — Если и дальше ты будешь себя так вести, то умрешь от волнения.

— Ах, что с тобой станется, папа! Если Мутон вступит в город, они погубят тебя — и всех, кто верен республике. Умоляю тебя, уйди на военный корабль. Скажи, что уедешь с ними. Я могу остаться одна. Меня никто не обидит.

Равенел рассмеялся:

— Ты и впрямь сущий младенец. Прежде всего я не верю этому слуху. А если наступит опасность, будь спокойна, я позабочусь о нас обоих.

— Нет, папа, пойди, я прошу тебя, узнай, что случилось.

Убедив отца выйти и не желая быть дома одна, Лили тоже надела шляпку и отправилась с ним. Но они ничего не сумели узнать. Новых газет еще не было. Мистер Баркер в Союзном банке вообще ничего не знал. Они грустно прошли мимо здания штаба, но не решились просить аудиенции у генерала Батлера. Когда они возвращались домой, франтоватые Катилины, [95] Катилина Луций Сергий (108–62 гг. до н. э.) — римский политический деятель, пытавшийся несколько раз захватить путем заговора личную власть в Риме. Благодаря знаменитым разоблачительным речам Цицерона имя Каталины сделалось нарицательным для заговорщика, преследующего низменные личные цели. нагло задравши головы, стояли на каждом углу и мерили ненавидящим взором солдат и офицеров северной армии. Равенел с грустью подумал о том, как походят они по внешности на того джентльмена, — родом, как и они, из отличной семьи, — которому он, к сожалению, должен доверить судьбу своей дочери. Те из них, кто знал лично доктора Равенела, не приветствовали его сейчас ни поклоном, ни словом; только злобно глазели — точь-в-точь как глазел бы индеец-пеони на захваченного в плен и прикованного к столбу бледнолицего. «Да, пожалуй, что так, — подумалось доктору, — если Мутон войдет в город, оставаться здесь будет опасно». Но доктор был по своей природе сангвиником и нелегко впадал в мрачность.

Наутро, когда Равенел оделся, чтобы идти в госпиталь, Лили сказала ему: