Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

— Папа, если услышишь новости, сразу же возвращайся.

Через двадцать минут он вернулся, задыхаясь от быстрой ходьбы и сияя от радости: Вейтцель разбил врага, захватил трофеи и пленных и сейчас — на подходе к оплоту мятежников, к Тибодо.

— О, как я счастлива! — вскричала вчерашняя сторонница Юга. — А список убитых и раненых? Велики ли наши потери? Как ты думаешь, папа? Каковы бывают потери в подобных сражениях? И как странно, что нет еще списка убитых и раненых. Это все, что ты слышал, папа? И ничего больше? Как, ты снова уходишь в госпиталь? Я не могу оставаться одна. Я — с тобой.

И она пошла вместе с доктором. Но через полчаса убежала, чтобы дежурить поближе к доске с новостями. Весь день она покупала газеты, прочитала не менее четырех описаний сражения, правда, мало чем отличавшихся одно от другого (в основе их всех лежала все та же официальная сводка). И они показались ей довольно пустыми, потому что в них не было главного — списка убитых и раненых. Но на почтамте, уже перед самым закрытием, она получила награду за этот ужасный волнительный день. Письмо от Картера было адресовано ей, письмо от Колберна — доктору Равенелу.

«Моя дорогая Лили, — так начиналось письмо полковника. Лили прервала чтение, поцеловала эти слова и вытерла слезы. — Стычка прошла отлично, и мы их побили. Вейтцель вел бой с несомненным искусством; мы захватили орудие и триста пленных; поле битвы с павшими и ранеными тоже осталось за нами. Наши потери ничтожны; все знакомые живы. Поскольку жизнь для меня, а равно руки и ноги стали теперь из-за Вас вдвойне драгоценными, рад доложить, что я даже не ранен. Я устал, у меня уйма дел, потому кончаю письмо. Но прошу Вас поверить (надеюсь, Вы верите мне), что хотел бы сейчас исписать полных двенадцать страниц вместо этих двенадцати строчек. До свидания, моя дорогая.

Это было первое любовное письмо в ее жизни, и к тому же от человека, только что спасшегося от пули врага. Изумительное, потрясающее письмо! Нет, она не согласна отдать его в руки отцу, такого пункта не было в их соглашении; не даст ему даже взглянуть. Прочитать ему вслух, пожалуйста; но только она опустит слова любви, — самое важное для нее в этом послании. В обмен он вручил ей письмо от Колберна, тоже короткое:

«Дорогой доктор, я никогда еще не был так счастлив. Я сражался под нашим знаменем, и мы победили. Сейчас нет времени для подробностей, Вы узнаете их из газет. Наш полк дрался мужественно, полковник наш истый герой, а генерал просто гении. Мы разбили свой лагерь прямо на поле сражения; мы замерзли и голодны, но гордимся победой и счастливы. Завтра, возможно, нас ждет второе сражение, и мы снова намерены победить. Вчера еще новички, наши люди теперь ветераны и готовы к любым трудностям. Не согласится ли мисс Равенел переменить свои взгляды ради наших храбрых солдат? Даже эта награда не будет чрезмерной для них.

— Не ранен ли он? — сказал доктор.

— Разумеется, нет, — ответила Лили, не допуская, чтобы слава ранения в бою досталась кому-либо, кроме ее героя. — Полковник Картер ведь пишет, что никто из наших знакомых не пострадал.

— Вот кто истинно благороден, — возразил доктор, имея в виду, что их молодой друг никогда ничего не сообщает о себе лично. — Вот кто отважен и вместе с тем скромен. Как видно, природные качества.

Лили слегка раздражали эти хвалы Колберну; Картер, конечно, был много лучше, но доктор о нем молчал. Она уже было хотела напомнить отцу, что Колберн сам отозвался о полковнике как о герое, но потом передумала, так как отец мог ответить, что полковник в своем письме ни словом не вспомнил о Колберне. На время, решила она, пока отец не избавится от своих предрассудков, она готова восхищаться своим Ахиллом одна. Хотя ее любящей нежной душе было грустно терпеть разногласия с отцом, день прошел для Лили отлично, в чтении — снова и снова — письма от полковника Картера и в мечтаниях о нем. Отцовский ответ полковнику был тоже прочитан не раз и подвергся таким переделкам в согласии с ее советами, что мог бы по праву считаться ее собственным произведением.

После победы при Джорджия-Лэндинг бригада обосновалась на зимних квартирах поблизости от небольшого луизианского городка Тибодо, населенного на добрую половину креолами. У меня нет ни места, ни времени, чтобы сообщать здесь в подробностях, как был разграблен весь этот богатый край, как владельцы плантаций бежали от северных вандалов, обрекая тем самым на разгром свои родовые гнезда, как негры расхитили брошенное имущество, а солдаты потом ограбили негров, и старинная мебель, столовое серебро, библиотеки исчезли как дым. Все это — вопросы общественной, а не частной истории. Если бы я сочинял книгу о временах полковника Картера и капитана Колберна, то, уж наверно, зарисовал бы уныло и обстоятельно, в лучшем стиле новейшей изобразительной прозы, извилистые рукава заболоченной дельты, бесконечные дамбы, бегущие по берегам друг против друга, плодородные пойменные земли в низине, плантации гнущегося на ветру сахарного тростника и охватившие пойму полузатопленные в болотах леса. Но я просто пишу историю жизни мисс Равенел и еще добавляю к тому три-четыре портрета ее родных и знакомых.

Чтобы вознаградить полковника Картера за отвагу в сражении при Джорджия-Лэндинг и как-то его компенсировать за не доставшуюся ему генеральскую звездочку, главнокомандующий экспедиционными силами предложил ему пост военного губернатора Луизианы с резиденцией в Новом Орлеане.

В своем нынешнем настроении (и учитывая свои планы на будущее) полковник принял с восторгом этот доходный пост. Чтобы скопить деньжат для женитьбы и жизни семейным домом, он и так уже делал попытки кое-что сэкономить, но, увы, ежемесячные полковничьи двести двадцать два доллара уходили бесследно. Теперь губернаторский пост сулил ему дополнительно несколько тысяч в год, и он решил их откладывать, чтобы обеспечить своей невесте все удобства и даже роскошь. Все сомнительное, предосудительное он изгнал из своего обихода. Любовь, завладевшая сейчас его сердцем, побеждала нечистых духов. Он объявил войну алкоголю; сперва отменил коктейль перед утренним кофе, потом абсент перед супом, виски в течение дня, вечерний пунш в офицерской компании; словом, остался с одним только грогом на сон грядущий, который обычно приготовлял себе сам.

— Когда женюсь, — твердил он себе, — постараюсь бросить и это.

Каждый свободный час он проводил теперь с Лили и доктором Равенелом. Если судить по счастливому выражению его лица и по всему разговору, это рожденное из любви моральное обновление не тяготило его. Человек светский (по крайней мере, считавший себя таковым) и недавний кутила, он ничуть не стеснялся случившейся с ним перемены и не смеялся сам над собой. Картер был человек прямой и стихийной натуры; страсть, владевшая им сейчас, была для него всепоглощающей страстью и потому очень скоро он стал считать, что никогда и не жил по-другому.