Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

— Ага, понимаю. Чтобы мне было кому разболтать профессиональную тайну.

— Вовсе не то. Мы, женщины, не скрываем своих недугов. Вовсе не то. Просто вам нужно жениться.

Загнанный в угол, доктор продолжал улыбаться и ждал, что последует дальше.

— И я вовсе не собираюсь лечиться у вас, — продолжала миссис Ларю. — Я так здорова, что даже самой противно, Дело в том, что мне хочется изучать медицину. Как вы считаете, может женщина стать хорошим врачом?

— Великолепная мысль! — вскричал Равенел, очень довольный переменой сюжета. — Действительно, почему вам не изучить медицину? За два-три года вы освоите нашу науку и при ваших талантах станете отличным врачом. Будете специализироваться по женским болезням.

— Вы, доктор, сильны и в теории и в практике. Не согласитесь ли вы позаняться со мной?

— Эльдеркин будет лучшим учителем. Он ведь как раз по будущей вашей специальности. Для вашей же пользы мне следует отказаться.

— Я предпочла бы вас. Я готова учиться у вас даже минералогии.

Равенел призадумался. Потом рассказал ей такую историю.

— Вспоминаю один разговор, — сказал он, — между разносчиком-янки и забулдыгой фермером. Я подслушал его однажды в трактире, в Джорджии. Фермер пытался продать разносчику лошадь. Янки сказал, что лошадь ему не нужна, но он, так и быть, купит ботинки, если в придачу фермер отдаст и лошадь. Медицина — наука сложная, но минералогия вдвое сложнее.

В общем, доктор дарил не более авансов миссис Ларю, чем холодный пирог куску масла, как говорится в пословице. Он не давал ей растаять у себя на груди. А в данный момент ему вообще было не до любовной игры: он слишком был озабочен будущим Лили. Доктор наводил всевозможные справки о Картере и в то же время, любезно беседуя с ним, неустанно его наблюдал. Он узнал, к своему удивлению, что полковник, по крайней мере в последнее время, жил трезво и респектабельно. Что до его отношения к Лили, то самый суровый отец не мог бы требовать большего. Ежевечерне он являлся с визитом, и каждое утро он присылал цветы. Казалось, он обещал быть любящим и даже заботливым мужем. Постепенно доктор стал избавляться от своих предубеждений и начал свыкаться с мыслью, что Картер может составить счастье его дочери. И когда в конце января, по прошествий четырех месяцев после первой беседы, Картер снова пришел к Равенелу за долгожданным решением, он получил ответ, что доктор согласен считать его и Лили помолвленными.

— Вы знаете, я не могу дать богатства мисс Равенел, — сказал откровенно полковник. — Ей придется жить скромно.

— Не вижу в этом большого несчастья, — ответил доктор. — Я не верю, что тяга к богатству — корень всех зол, но влечение к роскоши не полезно для женщины. Никогда не сочувствовал женщинам, страдающим оттого, что они не могут бросать деньги на ветер. Я ведь тоже не в силах дать Лили никакого приданого.

— Прошу вас, ни слова об этом. Вы ей уже дали приданое. Унаследованные от вас душевные качества, сэр…

Доктор склонил голову поспешно и с искренним чувством, и полковнику не пришлось досказать свою похвалу. Мужчины не очень любят углубляться в такие вопросы, и беседа закончилась через десять минут.

Надеюсь, никто не осудит Лили за то, что она была истинно счастлива, узнав, что ее возлюбленный с честью прошел проверку. Радость ее объяснялась не только тем, что к помолвке и браку не стало больше препятствий. Она была счастлива и потому, что теперь исчезла нависшая было над ней опасность разлада с ее горячо любимым, обожаемым папой. Я оплошал, рисуя характер Лили, если не смог показать, что ее дочерние чувства были великой страстью. С самого раннего детства Лили была известна своим поклонением отцу, достигавшим масштабов религиозного культа. Семилетней девочкой она спросила как-то у матери: «Почему нашего папу не выберут президентом?» — на что эта рано ушедшая из нашего бренного мира мать и жена отвечала: «Папа наш, деточка, не любит политики». Значил ли этот ответ, что госпожа Равенел обожествляла доктора не менее, чем Лили, или она ответила так, щадя иллюзии девочки, — о том не знают, наверное, даже те, кто близко дружил с покойницей.

Теперь наконец Лили могла говорить с отцом о полковнике Картере сколько хотелось, и придется признать, что она говорила немало, в особенности потому, что привыкла во всем спрашивать мнение отца. Не следует думать, конечно, что она толковала с отцом о своей любви к Картеру и воспевала его красоту; ничего подобного не было. Но когда отец возвращался теперь с прогулки, она непременно спрашивала: «А не встретил ли ты по пути мистера Картера? А что он сказал?» Или еще она спрашивала: «Папа, скажи, мистер Картер никогда тебе не рассказывал о своей первой стычке с индейцами?» После чего непременно следовал и самый рассказ, полный потешных подробностей, о юном вестпойнтском кадете и его наивном геройстве. А бывало, она обсуждала с отцом вопрос, почему до сих пор не дают полковнику Картеру генеральской звезды, и ее волновала при том совсем не прибавка к жалованью, а несправедливость начальства к храброму офицеру.

— Папа, это же просто глупо, что правительство не умеет ценить подобных людей! — говорила она. — Миссис Ларю мне сказала, что аболиционисты настроены против мистера Картера, потому что он не придерживается их крайних взглядов. А любому, кто им подпевает, они помогают, даже если он трижды трус и не освободил за всю жизнь ни единого негра. В армии у южан мистер Картер давно бы уже был генералом. Есть от чего стать мятежником.

— Дорогая моя, — возражал наставительно доктор, — лучше служить рядовым солдатом под флагом своей отчизны чем генерал-майором в банде гнусных злодеев, ополчившихся против родной страны, свободы и человечности. Полковник Картер тверд в своих патриотических чувствах, невзирая на несправедливость начальства, и я ценю за это его много более, чем если бы он исполнял свой долг в ожидании высоких чинов.

Лили, конечно, была очень довольна такой высокой оценкой моральных качеств полковника. Поразмыслив немного о разных аспектах его душевной красы, она вернулась к беседе.

— И все же мне кажется, папа, что, когда вашингтонские тяжелодумы узнают о его подвигах под Джорджия-Лэндинг, они присудят ему звезду. Как ты думаешь, папа? Присудят?

— Не могу сказать, моя милая. Что случится вперед, я предсказывать не берусь. Дай бог запомнить хоть то, что уже случилось.

— Тогда не старайся казаться таким стариком, папа. Если ты будешь и дальше морщить свой лоб, словно ты Агасфер, все непременно будут тебя обо всем расспрашивать. Ну, разгладь же морщины, папа. Ты так моложав, а стараешься быть возмутительно старым.

В эти дни наконец с жалостью, если не с грустью в душе, доктор сообщил Колберну, что Лили помолвлена с Картером. Хотя Колберн, должно быть, и ждал чего-то подобного, он был совершенно убит. Никакие предчувствия, никакие доводы разума не примиряют нас с постигающим несчастьем. Даже когда мы заранее видим, как недуг грозит нашим близким или нашим друзьям, все равно их уход из жизни сражает нас словно громом. И Колберн, столь долгое время просидевший с тоской в душе у одра уходящей надежды, теперь, когда она умерла, был еще несчастнее прежнего.