Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

— Я не хотела показаться назойливой и нескромной, но признаюсь откровенно, пригласила вас с одною затаённою мыслью — подать мне совет и оказать, коли это возможно, небольшую помощь.

— С удовольствием, ваше величество! Я весь внимание, — искренне обрадовался Шувалов тому, что она сама вывела его из неловкого положения, в котором он оказался.

— Дело, в сущности, самое простое. Когда-то моя тётушка — светлая ей память! — через вас обратилась к господину Вольтеру с предложением, чтобы он составил историю Петра Великого. Моего, так сказать, деда. Помнится, он живо откликнулся на сие поручение и что-то, кажется, прислал в Санкт-Петербург из своих сочинений на эту тему. Но в целом виде его труд у нас так и не был издан. Напомните мне коротко обстоятельства сего дела. Благо, что наш разговор как-то сам по себе коснулся сего выдающегося писателя.

— Смею напомнить вашему величеству, что господин Вольтер сам, ещё задолго до предложения императрицы, заинтересовался деяниями великого государя. И лишь затем государыня попросила меня вступить с ним в переписку. Собственно говоря, сия история такова...

Интерес к Петру Великому у Вольтера возник ещё в тридцатые годы, когда он взялся писать «Историю Карла Двенадцатого». К этому времени он, Франсуа Мари Аруэ, сын парижского нотариуса, был уже известным поэтом. При дворе Людовика Пятнадцатого ему дали звание камергера, и он занял должность историографа. Однако король и особенно маркиза Помпадур большею частию использовали его для сочинения парадных пьес и любезных од. Потому Вольтер был вынужден буквально бежать из Франции и оказался у короля прусского.

Фридрих Великий тоже писал стихи и слыл большим меценатом. Они подружились. И Вольтер обратился к своему новому покровителю с просьбою получить для него из России, чрез прусского посланника, всё, что касается Петра Великого, который, как известно, долгое время находился в войне с Карлом Двенадцатым и оказался его победителем.

— Чего это ради взбрело вам в голову писать историю сибирских волков и медведей? — фыркнул прусский король. — Пётр Первый вовсе не великий человек. Это монарх-самодержец, коему удачливая судьба заменила мудрость. Только стечение счастливых обстоятельств и благоприятных событий сделали из царя Петра героический призрак, в величии которого никто не вздумал усомниться.

Но французский поэт и историограф не согласился с другом королём. Тем более ещё и потому, что отношения между ними испортились. Фридрих оказался не менее самодуром и тираном, чем до него Людовик. Пришлось из Потсдама вновь бежать и находиться в Швейцарии, как раз между державами, в которых правили эти самовлюблённые короли.

О Петре и времени его правления Вольтер принялся читать всё, что было известно в Европе. Однако не хватало главного — русских свидетельств. И тогда чрез российского посланника писатель обратился в Российскую Академию наук. Одновременно он выслал в Петербург и свою книгу «Анекдоты о царе Петре».

Узнав о его намерении изучить Петровскую эпоху и написать о ней, Академия Российская избрала Вольтера своим почётным членом, и Елизавета послала ему приглашение переехать в Санкт-Петербург.

К тому времени Вольтеру шёл уже шестьдесят третий год, и он не захотел променять тёплую Швейцарию на петербургские туманы и болота. Тогда и было принято решение: пересылать всё из архивных документов, что окажется ему полезным, в переводе, конечно, на французский язык.

Вести сношения с Вольтером было поручено Ивану Ивановичу Шувалову, который отнёсся к сему со всем прилежанием. И знаменитый автор показал завидное рвение. В августе 1757 года, буквально через каких-то шесть месяцев после получения первых материалов из России, он прислал Шувалову восемь глав своего труда.

Кто мог внимательно и со знанием дела прочесть сей труд, чтобы избежать ошибок при его печатании? Таким учёным мог оказаться только Ломоносов. Именно он в ту пору по повелению государыни сам работал над составлением «Российской истории от начала российского народа» и мог оказать помощь великому французу.

Ещё до начала работы над своим историческим сочинением Ломоносов показал себя весьма осведомленным в сём предмете. Официально считалось, что в Российской Академии исторической наукой ведает профессор Миллер. Он несколько лет провёл в сибирских экспедициях, принял русское подданство и даже из Герарда Фридриха обратился в Фёдора Ивановича, дабы доказать свою лояльность по отношению к стране, предоставившей ему выгодную службу. Потому он безмерно гордился своей диссертацией, коей он дал многозначительное название — «О происхождении народа и имени российского».

Было это в 1749 году, когда Миллеру и Ломоносову было поручено произнести похвальные речи в честь императрицы Елизаветы. Но президент Академии граф Разумовский, прежде чем утвердить ораторов, отдал миллеровскую рукопись на рецензию его же коллегам. Профессора Фишер, Штрубе, де Пирмонт, Крашенинников, Попов и Ломоносов, все как один, высказались отрицательно. И оратору запретили произносить в торжественном акте его «скаредную» речь, построенную более на сомнительных легендах и баснях, нежели на истинно научных источниках и документах.

Даже Шумахер, ярый противник всего русского, не без осуждения высказался по поводу исследования Миллера:

— Если бы я был на месте автора, то дал бы совсем другой оборот своей речи. Я бы изложил таким образом. Происхождение народов весьма неизвестно. Каждый производит их то от богов, то от героев. Так как я буду говорить о происхождении русского народа, то изложу вам, милостивые государи, различные мнения писателей по этому предмету... Я же, основываясь на свидетельствах, сохранённых шведскими писателями, представляю себе, что русская нация ведёт своё начало от скандинавских народов. Но откуда бы ни производили русский народ, он был всегда народом храбрым, отличавшимся геройскими подвигами, которым сохраниться в потомстве... Но Миллер хотел умничать! — дорого он заплатит за своё тщеславие!..

И в самом деле, как писал в своём отзыве Ломоносов, у Миллера «на всякой странице русских бьют, грабят благополучно, скандинавы побеждают, разоряют огнём и мечом истребляют».

Однако это не было противопоставление автору Ломоносовым одних лишь патриотических чувств. Речь шла о недобросовестном подходе к изучению вопроса. «Иностранных авторов, — писал Ломоносов. — Миллер употребляет весьма непостоянным и важному историографу непристойным образом, ибо где они противны его мнениям, засвидетельствует их недостоверными, а где на его сторону клонятся, тут употребляет их за достоверные».

В отзыве на миллеровскую диссертацию Ломоносов проявил себя как подлинный учёный, опирающийся на самые разносторонние документы и материалы. «Что славянский народ был в нынешних российских пределах ещё прежде Рождества Христова, то неоспоримо доказать можно». О том свидетельствуют греческие, римские и византийские летописи, кои попросту игнорирует Миллер. Потому он и выводит историю русскую только из времени пришествия варягов. Однако, как доказывает Ломоносов, славянские предки русских людей не менее чем за тысячу лет до прихода варягов на Русь создали здесь свой жизненный уклад, свои формы государственности, своё хозяйство, торговлю и культуру. Иными словами, Рюрик — не начало, а всего лишь продолжение русской истории.