Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

— Половина правды — всё равно что конь о двух ногах, — усмехнулся Матвеев. — Половина правды к свету не вывезет. Говори, Иван Степанович, как на духу.

Мазепа изобразил на лице смущение, но слова ронял будто яд, наслаждаясь их тяжестью для уха москаля.

— О вольностях московских король писал: «Посмотрите, что терпит народ под царскими воеводами? Гетман Самойлович избран не волей казаков, а волей мушкетов московских. Власть гетмана Самойловича — призрак. Даже виновных наказать нс может — обязан отправлять в Москву». Поминал король и о грустной судьбе гетмана Многогрешного. К сибирским медведям на съеденье послан. Король обещает Дорошенке написать царю Алексею Михайловичу, чтоб не велел наступать на подданных Речи Посполитой, а посему просит поспешить с подданством.

— А кто хлопочет тайно о союзе хана, короля, султана? Уж не папа ли римский? — вдруг спросил Артамон Сергеевич.

Мазепа выкатил свои прекрасные глаза не хуже варёного рака.

— Тайного в этом деле нет. В Кракове, в Чигирине, в Бахчисарае разговор нынче тот же, что и в Константинополе. У всех на устах — единение. Турки так говорят: ляхи стали разумными. Мы собирались в Кракове обедать, а они приглашают нас на ужин в Киеве.

— Не обожгли бы языки киевским угощеньем! — жёстко сказал Матвеев, но тут же улыбнулся. — Пора и нам закусить, Иван Степанович. Прошу!

Взявши Мазепу под руку, повёл в столовую. Дверь перед ними распахнул выросший как из-под земли карла Захарка.

Три окна лили свет на белую, шитую жемчугом скатерть. Кушанья уже поставлены. Артамон Сергеевич прочитал молитву, сел спиной к окнам. Место Мазепы было на другой стороне саженного стола, в свету.

Угощения удивили Мазепу. Самые изысканные польские подливы, французские соусы, бекасы, тетерева, лебедь, изумительно запечённая телятина, благоухающая от пряностей свинина. Всё на серебре, а лебедь так и на золоте.

— Я словно бы в Вавеле! — вырвалось у Мазепы.

— В Москве нынче мода на польских поваров. Вот чего у нас нет! — показал на картину с дарами моря.

Картина была за спиной Ивана Степановича, ему пришлось повернуться. Картина морских даров висела высоко, а ниже светящаяся телом вакханка поднимала прозрачную чашу с рубиновым вином.

— Нас приглашают! — улыбнулся Артамон Сергеевич.

Мазепе почудилась музыка, но тут в столовую вошёл карла в парике с подносом, на подносе — бобровые хвосты [40] Бобровые хвосты — любимое кушанье польских магнатов. !

А музыка действительно текла как ручей, как приглашение — только вот куда?.. И вдруг — полонез, ликующий, гремящий шпорами, саблями. Мазепа был растроган, а Матвеев сказал мечтательно:

— Ах, как танцуют в Кракове этот дивный танец рыцарей!

Изображал вежливую задумчивость, но душа была полна сумасшедшим весельем: сразил хитроумного писаря! Увы! Приманить желудок проще, нежели душу. Во веки веков не соединятся Россия и паньё. У панья замашки обезьяньи. Всё у них — ложь! У себя в имениях иные до сих пор живут под соломенной крышей, а туда же — рыцари, кружева напяливают, один во француза рядится, другой в турка. Панночкам ручки чмокают, а выйдет во двор — зверь зверем: свой народ для них — хлопы. И в замках — такое же зверье. Книги во всю стену. Таинственности на себя напустят. А ночью на коня и — грабить... Королевство ряженых. Тот маг, этот — католик неистовый. Но те и другие иезуитам служат. Тайне. Мороке. Сия морока печатью и на Мазепе, такая же была и у Брюховецкого, и у Многогрешного, и у Серка есть, и у многих их старшин. В щеках она, что ли, бритых, в узкой кости подбородков, во взглядах, обдающих сквозняком?.. Матвеев распознавал эту печать не хуже лошадников, которые наперёд видят все пороки приглянувшегося коня. Чувствовал, как сердце наливается гневом на всю эту рать нынешних и будущих ненавистников России. Обуздывая себя, поднял чашу за здоровье царя, вторую за царицу, третью за наследника, за царский дом. И только четвертую за гостя.

Мазепа ещё и не допил здравицу, а Матвеев спросил. И вопрос был под стать вопросам его подьячих.

— Иван Степанович, какие силы нынче у гетмана Дорошенко? Какими силами гетман оборонился от князя Ромодановского и от Самойловича?

Мазепа улыбнулся и, закусывая бобровым хвостом, ответил просто, не делая усилия над совестью:

— Какие у нас силы, Артамон Сергеевич, мы сами не ведаем. Полковники самовольничают. Одни поспешают по первому зову, другие, подумывая о царских соболях, о маетностях для фамилии, уклоняются от серьёзной помощи гетману. Ждут удобного случая, чтобы ударить челом великому государю. Но будьте уверены! Им одни соболя и дороги... А в Чигирине, когда подступили князь Григорий Григорьевич с гетманом Самойловичем, было у Дорошенко тысяч пять вместе с жителями...

— А пушки?

— Пушек в Чигирине более двух сотен. Запасов пороха, ядер — на семь лет осады, а вот хлеба — у жителей на год, у войска — и на день не было. Без соли страдали. — Мазепа с наслаждением съел очередной кусочек, жевал сосредоточенно, проникаясь тонкостями вкуса. — Артамон Сергеевич, истинная правда такова. Скажу словами самого Дорошенко: «Сидеть в Чигирине — безумие. Меня чигиринцы ненавидят, хотят, чтоб я царю присягнул. Как Москва придёт — побегу к султану».

— Почему же не побежал?

— Получил строгую грамоту от падишаха: город не сдавать, помощь будет великая и скорая. Была грамота и от Собеского, но мимо меня прошла.

— А что султан? Собирается ли султан в поход?

— Я бы смог это донести вашей ясновельможной милости, если бы побывал в Порте. Резидент Порывай доносил из Стамбула. — Мазепа поднял глаза на Матвеева: как воспринята промашка? — В Москве ведь упрямо называют столицу турок Константинополем, — падишах собирается взять с собой Юрко Хмельницкого, который ныне в тюрьме сидит. Было бы кем заменить Дорошенко, если Пётр Дорофеевич, одолев свои страхи, пойдёт-таки под руку царя Алексея Михайловича. Получается, султан готовит поход.

— Иван Степанович, а ты веришь, что Малая Россия, ну, после того, как султана побьём, соединится с Великой на веки вечные? Не за-ради спасенья от истреблений, татарами, поляками, а за-ради того, что мы — один народ, чтоб из Малой-то стать Великой? — Матвеев говорил это медленно, подвигая гостю судок с налимьей печенью. — Отведайте.

— Я верь в наше единство, в Великую неделимую Русь, как в Бога! — Мазепа сказал это почти шёпотом, задохнувшись от проникновенности чувства.

— Захарка! — Матвеев поднял вверх указательный палец. — Неси!

Карлик исчез на мгновение. На столе появился высокий серебряный сосуд. Артамон Сергеевич открыл, передал Мазепе:

— Чувствуете?

— Запахи Рая.

— А теперь отведаем, — налил вино в хрустальные чарочки.