Валентин Азерников - Долгорукова

— Я же просила вас не посвящать меня в ваши обстоятельства. Они мне вовсе не интересны.

— Но они же и ваши обстоятельства. И ваши.

— Мои? С какой стати?

— С той, что кто-то ведь тогда хотел причинить вам зло. С моей помощью, винюсь, и всю жизнь буду молить прощения, но этот кто-то ведь и сейчас опасен вам, и даже более, чем тогда, раз тот план не удался... И кто знает, может, сейчас, в эти минуты, делается что-то ещё, чтоб погубить вас? А вас некому защитить.

— Меня есть кому защитить.

— О, нет, вы заблуждаетесь. Если вы думаете, что вас может защитить тот, кто невольно является причиной вашей опасности, вы очень заблуждаетесь. Он слишком высоко, а подлость творится внизу. И я умоляю вас позволить мне защитить вас... Если я не прав, если вам ничего не грозит, тем лучше. Но если хоть в малой степени мои опасения окажутся справедливы...

— То я обойдусь без вас, — перебила его Катя. — И прошу вас никогда больше не приближаться ко мне и не вынуждать меня обращаться к помощи тех, кто сможет меня от этого наверняка уберечь.

— Вы мне грозите?

— Я вас предупреждаю.

— Ну что ж... Тогда и я предупреждаю вас: мы всё равно ещё увидимся. Но если обстоятельства, при которых это произойдёт, вам покажутся ужасными, пеняйте только на себя — я хотел иного...

Варя ворвалась в комнату Кати — возбуждённая, помолодевшая.

— Ну, слава Богу, всё решилось.

— Что решилось?

— С концессией. Пусть будет фон Мекк, нам теперь всё равно.

— Что так?

— Он нам даёт те же условия, что и Ефимович — полтора миллиона и акции. Так что можешь ни о чём не просить Государя.

— Но он уже переиграл всё.

— Ну и что? Мы-то в выигрыше в любом случае.

— Но как же так? Я же просила его, унижалась. Да и ему отменить своё прежнее решение...

— Господи, что за нежности. Он же император, что ему стоит сделать такой пустяк.

— Ты неверно судишь о нём. Любому чиновнику нарушить правила — это одно, а Государю...

— Знаешь, дорогая моя, что я тебе скажу. Если ты будешь так понимать своё положение, что ещё и жалеть станешь не себя, а его, ты знаешь, что с тобой будет? Вон пойди погляди на всех этих фрейлин, из бывших «умилений». Без семьи, без детей, без средств к самостоятельному существованию — на казённой милости. Выгони их завтра из Зимнего — куда они денутся, кому нужны? Этого ты себе хочешь? Доживать век в воспоминаниях?

— Александр Николаевич очень добр ко мне и щедр.

— Да, да, слышала. И вижу. Но он на тридцать лет старше, милая, ты это понимаешь? Хорошо, что Господь дал ему счастье быть здоровым до его лет. Но он не вечен. Романовы вообще долго не живут.

— Я не хочу вообще об этом думать, зачем ты?

— Затем, что я люблю тебя и не хочу, чтоб ты повторила судьбу многих.

— У меня своя судьба.

— Особая?

— Особая.

— Ну хорошо бы так. А коли нет?

— Ну, значит, такова Божья воля.

— Ты поговорку знаешь: на Бога надейся...

— Ну, а ты-то сама, что ж ты оплошала?

— Потому что тоже дура была, тоже думала, что всё это вечно и что у меня особая судьба. Вот и додумалась — в приживалках у другой такой дуры хожу.

— Варя, как ты можешь! Ты как сестра мне. Маша даже ревнует, говорит, я с тобой ближе, чем с ней. И верно — разве она знает обо мне всё, что ты знаешь? И не смей говорить так никогда. И думать даже так не смей. Обещаешь?

— Ладно, ладно.

— Нет, обещаешь?

— Ну, хорошо — обняла Варя её, — обещаю. Я хотела сказать тебе, — она шёпотом произнесла это в самое ухо, — ты не будешь против, если я сегодня вечером уйду?

— Нет, конечно, — Катя отстранилась и посмотрела на неё. — А куда, если не секрет?

— А если секрет?

— Да? Ой, Варя, я так рада за тебя. А то мне даже неловко было. Я тут... — она смущённо улыбнулась, — а ты всё одна, да одна. А кто он? Из наших? Или иностранец?

— Наш, наш.

— А кто такой?

— Да сама ещё не поняла.

— Ну ладно, дай Бог тебе. А в чём ты пойдёшь? Возьми моё новое платье. Он тогда положительно не устоит.

Варя торопилась, шла по парку к видневшейся вдали гостинице. Навстречу ей проехала карета. Вдруг она остановилась, и Варя услышал голос Александра: «Катя!» Она обернулась — из кареты вышел Государь.

— Ах, это вы, Варвара Игнатьевна... Я обознался, думал Катя. Платье, похоже.

— Ах, да, да... я заказала себе такое же.

— На прогулку?

— Да, Ваше величество.

— Ну что ж, желаю приятно провести время.

И карета уехала.

Варя сидела на постели около Кати. Та была со сна, но, видя, что Варе необходимо выговориться, пыталась прогнать сон.

— ...Он такой странный, — шёпотом почему-то говорила Варя. — Представляешь, не позволил снять платье. Не могла же я сказать, что оно не моё. Ты не сердись, я завтра поглажу, будет как новое.

— Ну и что, Саша тоже иногда...

— Их разве угадаешь. Одному темноту подавай, другому — чтоб все свечи горели.

— Ты у него была?

— В гостинице.

— А который час теперь?

— Заполночь. Я разбудила тебя? Извини.

— Не важно. Я ждала, ждала и... — Катя зевнула.

— А Александр Николаевич не приезжал разве? Я видела его, он ехал в эту сторону.

— У него приём сегодня в честь Бисмарка.

— А я есть хочу — как сто волков. Ты не хочешь за компанию?

— Нет, я поздно ужинала. Думала, ты вот-вот придёшь.

— Ну уж дай погулять от души.

— А он хорош собой?

— Да, очень. Один недостаток — молод. Моложе меня.

— Сильно?

— Вечером ещё ничего, а как днём меня увидит...

— Вздор, ты прелесть как хороша. Завтра же позовём парикмахера. Вы завтра опять встречаетесь?

— Да, вечером. Если я не нужна тебе.

— Нет, нет, иди конечно же. А в другой раз позови его к нам.

— Ты думаешь, удобно?

— Когда Саши не будет.

Варя накрывала на стол к чаю.

— Я пирожных купила, — сказала она Кате. — Будем толстеть.

— Нет, ты знаешь, я пирожные не буду. Саша так неравнодушен к моей фигуре.

— Выпьешь английской соли.

— Ну что за резон: наслаждаться, чтоб потом страдать?

— А, по-твоему, лучше совсем ничего, да? Ни наслаждений, ни страданий?

— Ну, есть другие наслаждения кроме гастрономических.

— Но и страдания при них свои есть тоже. Тебе просто пока везёт, что ты избежала последствий.

— Везёт?

— Конечно, ты знаешь, сколько женщин после родов теряют фигуру или вообще болеть начинают. Ты сейчас для него совершенство — и молода, и хороша. А родила бы... Больная и усохшая у него уже есть.

— Фу, какая ты злая. — Зазвонил колокольчик. — Это он?

— Да, наверное. А где же фрау Минх?

— Я отпустила её до завтра.