Валентин Азерников - Долгорукова

— Как это понимать?

— Очень просто: ввести оплату пошлины только золотом, это даст казне солидный прибыток.

— Действуйте, Михаил Христофорович, вам виднее, — поощрил Александр.

Оставался император и король Франц Иосиф. Австро-Венгрия немало претерпела от турок, и Александр надеялся, её монарх его поддержит.

Свидание двух императоров состоялось в Богемии, в замке Рейхштадт, где обычно проходили свидания такого уровня.

Франц Иосиф был радушен, всяко воодушевлял Александра. Произносил множество нелестных слов в адрес Оттоманской империи и турок: они-де вероломны и кровожадны, с ними нечего миндальничать, давно пора их укоротить. Но когда Александр заговорил о намерении в случае победного исхода войны образовать за Дунаем, на месте бывших турецких владений единое славянское государство, Франц Иосиф сухо объявил, что это чрезмерно. Он согласился, однако, возвратить России отторгнутый у неё по злосчастному Парижскому миру прилегающий к Дунаю изрядный кусок южной Бессарабии.

— Но по крайней мере Болгария, Албания и оставшаяся за Портой часть Румынии должны получить статус автономных княжеств, — настаивал Александр. — Право народов на государственность есть неотъемлемое право. Полагаю, что Греция должна получить свои коренные земли, отторгнутые у неё турками, — Фессалию, Эпир и Крит.

— С этим, пожалуй, можно согласиться, — ответствовал Франц Иосиф безо всякого энтузиазма. Такою же была его реакция на предложение Александра объявить Константинополь вольным городом.

— Знаю, Государь, вы хотели бы прикарманить себе, — хохотнул он. — Об этом мечтала ещё царица Екатерина...

— Берите далее вглубь: этого желал наш Великий Пётр...

— Ну вот, ну вот. Но ни одна из великих держав на это не согласится, как вы понимаете. Вольный городок? Гм... Может быть, но не уверен. Тут такой клубок интересов, такой узел, что его не смог бы, знаете ли, разрубить сам Александр Македонский. Конечно, я лично склонен считать, что турки должны совсем убраться из Европы...

— Я именно об этом хлопочу. И если мечта о воссоздании великой Византийской империи, которую столь рьяно стремилась осуществить моя великая прабабка, остаётся, увы, неосуществимой, то по крайности статус Константинополя должен быть особым. Ему должно возвратить его историческое имя и столь же историческое значение одного из центров христианства, если хотите — его столицы, — закончил Александр.

— Это, надо полагать, не примут ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Берлине, — ответствовал Франц Иосиф. — Как вы полагаете, граф? — обратился он к своему первому министру графу Андраши.

— Полагаю, Ваше величество, что в политике надо быть реалистами. И в данном случае позволю выразить своё мнение, а лучше сказать, своё несогласие со статусом турецкой столицы, который предлагает его величество император России.

— Стало быть, вы начисто отметаете принцип исторической справедливости, граф? — сердито заметил Александр. Он понял, что здесь встретит одно лишь противостояние, сдобренное вежливыми словами. «Они все против нас, — думал он. — Все: Англия, Франция, Германия, Австрия — все-все. Они нас боятся, они более всего на свете боятся усиления России. Так было во все времена, так обстоит дело и ныне. Всё ложь, ложь и ложь. На словах они станут поддерживать нас потому, что не любят турок. Да, они перестали наконец их бояться, ибо видят, что это колосс на глиняных ногах, и не за горами время, когда эта лоскутная империя рухнет сама собой. На деле же они станут вставлять нам палки в колеса, интриговать против нас, создавать сопротивление нашим действиям, наконец, всяко поддерживать турок оружием и всем иным...»

— Что ж, Ваше величество, — сказал он Францу Иосифу, — по счастью, наша встреча была не вовсе бесплодной. Я продолжаю надеяться на вашу поддержку.

— Да-да, продолжайте, — отвечал австрийский император. — Всё, что в пределах возможного и разумного, будет сделано.

«Ничего не будет сделано, — угрюмо думал про себя Александр, — они все лицемерны, двоедушны и такими были во все времена. Увы, это и есть политика великих держав — двоедушие и лицемерие. А ведь и мы недалеко ушли от них, — неожиданно подумал он. — Всё ложь, и всё игра. Так было, так будет всегда...»

На Александра иногда нападали приступы искренности, как и на его дядюшку Александра I, пусть Наполеон и называл его «лукавым византийцем».

«Да, война неизбежна, — продолжал размышлять Александр за обеденным столом, рассеянно отвечая на реплики Франца Иосифа. — И её надобно непременно выиграть. Подойти к Константинополю и захватить его наконец. Когда он будет в наших руках, диктовать станем мы. Вряд ли англичане отважатся противостоять нам своим флотом, хоть он и крейсирует в Средиземном море и контролирует Дарданеллы с согласия турок. Не так страшен чёрт...»

— Не так страшен чёрт, как его малюют, — машинально вырвалось у него.

— К чему это приложимо, Ваше величество? — осведомился Франц Иосиф.

— Ах, это! Это всего лишь мысли вслух... Мой министр финансов объявил мне, что у нас нет денег на войну. Я сказал, что его дело изыскать их, иначе какой же он финансист.

— Согласен, — кивнул головою Франц Иосиф. — Отправьте его в отставку.

— Нет, он извернётся. Он находчив и достаточно опытен.

«На это нечего рассчитывать, — Александр знал цену пресловутому нейтралитету австрияков. — Если представится возможность что-нибудь оттяпать без какого-либо риска, ухватить то, что плохо лежит, — они тут как тут. Так было во времена прабабки и в дядюшкины времена. Опасаться следует англичан, это реальная сила, которая могла бы противостоять нашим намерениям. Отчего-то королева Виктория не жалует нас. И её премьер-министр Дизраэли. Еврей же, чёрт возьми, а взобрался на такую высоту!»

В империи евреев, мягко говоря, не жаловали. Это была давняя традиция, ожесточавшаяся с каждым новым правлением. Правда, Великий Пётр говаривал: «По мне, хоть крещён, хоть обрезан — был бы добрый человек и знал дело». Это была не декларация: при нём Шафиров стал вице-канцлером, то есть формально третьим лицом в государстве, братья Веселовские занимали видные дипломатические посты, Абрам, к примеру, был резидентом в той же Вене. Но дочь его Елизавета была непримирима к «врагам Христова имени». Екатерина смягчила её жёсткие законы, а любимый внук Александр — ещё более. Особенно благоволил он к учреждённому при нём «Обществу израильских христиан» — обращённым давались великие льготы. Николай снова повёл дело жёстко...

Валуев, став министром внутренних дел, настроился либерально. Он подал Александру записку, где, в частности, говорилось: «Причину упадка ремесленной промышленности среди евреев следует искать в тех общих ограничениях гражданских прав этого народа, которые существуют в нашем законодательстве, и всего более в воспрещении евреям иметь жительство вне мест, назначенных для их оседлости. Еврейские ремесленники, скопленные в местах их постоянной оседлости, среди населения бедного, нуждаясь в заказах, испрашивают за работу крайне низкую плату в ущерб прочности и изяществу в отделке, стараясь лишь о том, чтобы дешевизна изделий сделала их доступными массе потребителей; стремление христианских ремесленников к той же цели и теми же путями порождает между ними и евреями преувеличенное соперничество, вредно действующее на благосостояние тех и других...»