Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы

— И этот герой сидит рядом с нами! — воскликнула Валентина, восхищенно глянув на комдива.

— Таких командиров, как я, у нас хоть пруд пруди, — рассмеялся Рокоссовский.

— Не скромничайте, — насмешливо проговорила Валентина и с заботливым видом спросила: — Вам еще чаю?

— Не откажусь.

— А кто такой барон Унгерн? — не удержалась Ольга от вопроса.

— О, это была одиозная личность, — произнес Рокоссовский. — Барон Роман Унгерн фон Штенберг — потомок старинного немецкого рода, с 13 века осевшего в Прибалтике. Унгерн в 20 лет попал на Дальний Восток, увлекся там буддизмом, изучал китайский и монгольский языки. Принимал участие в Первой мировой войне и дослужился до чина войскового старшины. К октябрю 17-го года барон вновь в Забайкалье. Он становится помощником атамана Семенова. А чуть позже сам создал «инородческую конную дивизию» и повел беспощадную борьбу с Советской властью. Это был страшно жестокий человек.

— А чего он хотел добиться? — спросила Валентина, не сводя глаз с Рокоссовского. Она наблюдала за переменчивым, живым лицом рассказчика и любовалась им.

— Он хотел восстановить монархическое правление в России. Правда, во время допроса в штабе 5-й армии, которой командовал Уборевич, плененный барон заявил о том, что к судьбе России безразличен и она должна быть оккупирована Японией, так как славяне не способны к государственному строительству.

— А кто поддерживал барона? — спросила Валентина. — Наверно, какой-нибудь уголовный сброд?

— Тут вы ошибаетесь. Ядро его дивизии составляли забайкальские и оренбургские казаки. А они умели воевать.

— Да, мы плохо разбираемся в военных делах, — сказала Валентина. — Я поступаю в мединститут. Там, я думаю, меня просветят и по военным вопросам.

— А разве в комсомоле работать хуже? — спросил Рокоссовский.

— Не хуже, но мне больше нравится медицина.

— Валентина, не уводи в сторону разговор, — сказала в сердцах Ольга. Видимо, ей, как историку не только по образованию, но и по призванию, было интересно слушать комдива. Она подсела поближе к Рокоссовскому. — Кроме станции Мысовая, у вас были еще стычки с бароном?

— Да, были.

— Наиболее интересная из них?

— В конце февраля 1921 года барон смог захватить столицу Монголии Ургу (ныне Улан-Батор) и стать диктатором этой страны. А весной он начал готовиться к нападению на Сибирь и Забайкалье.

Ольга понимающе кивнула головой, а Валентина уселась в кресло и с неизменным интересом продолжала наблюдать за Рокоссовским.

— Угроза вторжения заставила Уборевича принять срочные контрмеры, — говорил комдив. — Мой отдельный кавалерийский дивизион более месяца провел в стычках с казаками Унгерна. В конце мая барон решил направить основной удар на Кяхту. Это важный купеческий город на границе с Монголией. И надо сказать честно, имея превосходство в живой силе и артиллерии, барону удалось потеснить наши полки. Он смог полностью окружить один из наших батальонов. И вот мне выпала честь его выручать. Если б вы видели, какой у меня был высокий, гордый и красивый конь! — При этих словах Рокоссовский оживился, подтянулся, словно вот-вот собирался вскочить на гнедого англо-дончака и поскакать на выручку товарищам.

— Не повезло нам с тобой в жизни, Ольга, — мечтательно сказала Валентина. — Что мы с тобой видели? Все подвиги совершены без нас.

— У вас еще все впереди. — Рокоссовский поднялся из-за стола, прошелся по комнате. — Кто знает, чем кончится приход фашистов к власти в Германии. — Он, спросив разрешения у дам, закурил и начал дымить в форточку.

— А что было дальше? — спросила Ольга.

— Казаки не выдержали нашего напора и попытались спастись бегством, — продолжал Рокоссовский. — В это время случилась беда. Мой конь споткнулся, пробороздил мордой землю и повалился. Соскочив с лошади, я тут же свалился и сам — пуля пронзила мне ногу. Ординарец подвел мне нового коня, и я, в азарте боя не заметив ранения, продолжал драться до тех пор, пока через верх сапога не начала сочиться кровь. Так я оказался в госпитале на станции Мысовая. А дальше вы все знаете.

— Что вам больше всего запомнилось во время войны? — уточнила Валентина.

К удивлению женщин, Рокоссовский не стал говорить ни о подвигах на поле боя, ни о героическом порыве своих подчиненных, ни о походных трудностях.

— Больше всего мне запомнилось затишье, — сказал он, — когда война, по сути дела, закончилась. Лето. Вечер. Село на русско-монгольской границе. — Рокоссовский уселся за стол и продолжал: — Где-то пиликает гармошка, и закатное солнце золотыми бликами играет на стеклах окон. На улице вдоль наспех сколоченных коновязей длинные ряды лошадей, рядом возы с сеном, мешками овса. В воздухе — запахи полей, дыма.

— И дым отечества нам сладок и приятен, — улыбнулась Валентина.

— В это время, представьте себе, — с усмешкой говорил Рокоссовский, — я лежу на копне сена, достаю из походной сумки томик стихов Байрона и начинаю читать. Ни волнения предстоящего боя, занозой сидящие в сердце, ни тревога за жизнь солдат, ни тайные замыслы противника — ничто мне не мешает наслаждаться лирикой поэта.

В это время открылась дверь и в комнату вошла дородная женщина с круглым, волевым, красным от мороза лицом. Едва поздоровавшись, она разделась, повесила пальто в гардероб и, повернувшись к столу, громко произнесла:

— Б-р-р-р! Какой на улице мороз! Зуб на зуб не попадает!

— Агафья Петровна, шеф-повар МТС, она же секретарь парторганизации, — представила вошедшую Ольга.

— Девочки, можно горяченького чайку? — спросила та, потирая руки и усаживаясь за стол.

Ольга принесла чаю, наполнила вазу печеньем, и беседа возобновилась.

— Константин Константинович, — сказала Валентина, боясь, что с появлением шеф-повара собеседник может уйти. — Вы что, увлекаетесь поэзией?

— Да, имею к ней слабость.

— Ваши любимые поэты? — не унималась Валентина.

— Байрон, Мицкевич, Пушкин.

— Военный человек — и любовь к поэзии, странно? — сказала Валентина, призадумавшись. — А чем вам нравится Байрон?

Рокоссовский обвел синими глазами женщин и, улыбаясь, произнес:

Он произнес эти слова охотно и с глубоким убеждением.

— Разве можно не любить такие стихи? — добавил он тихим приятным голосом. Допив чай, Агафья Петровна отодвинула стул и села поближе к окну.

— Вы извините меня, — сказала она бойко. — Вот вы, слышу, говорите о поэтах… О… как его там?

— О Байроне, — подсказала Валентина.

— Да, да, о Байроне… А что дал простому народу ваш Байрон?.. Что? — вытаращила она маленькие глаза, приподняв припухшие веки.