Александр Струев - Царство. 1955–1957

— Мне вообще непонятно, кто определяет состав участников конференции? — отбросив вилку, спросил Никита Сергеевич. — Кто определяет?!

— Англичане с французами и определяют, взяли тех, кто к ним ближе, — ответил Булганин. — Но нам, я считаю, ехать туда надо.

— Не будем зацикливаться на Суэцком канале! Поставим вопрос шире, станем говорить о других каналах и проливах. Таким образом, размоем на конференции египетский вопрос! — распалялся Хрущев.

— Так легко не размоешь! — покачал головой Анастас Иванович.

— Будем пытаться! Надо про мою идею индусам сказать. И еще, Коля, надо Ги Молле, Идену, и Эйзенхауэру в Америку письма разослать, не резкие письма, без соли, где объяснить, что конфликты положено решать мирным путем, и СССР будет на этом настаивать!

— Не поверят! — покачал головой Жуков. — Ведь полтора года как в Египет оружие везем, а кто его везет? Мы!

— Чем больше движений, тем лучше! Усади, Коля, за письма Шепилова! — не успокаивался Хрущев. — И Насера надо об имеющихся у нас агентурных сведениях проинформировать, что на него покушение готовится. Надо, чтоб он аккуратней был.

— Хочешь выиграть войну письмами, уговорами и всякими там выкрутасами? — глядя на Хрущева, усмехнулся Жуков.

— По существу, западники Суэцкий канал потеряли, войска свои с территории Египта удалили. А раз нет войск, значит, и канала нет, тут логика очевидная, — сделал вывод Микоян.

— Нам надо канал забирать, армию туда отправлять! — высказался Жуков.

— Вам бы, военным, только б с автоматами бегать! — буркнул Булганин.

— Я не с автоматом бегаю, я социализм от опасности защищаю! — резко отреагировал Жуков.

— Не кипятись, Георгий Константинович!

— Нельзя быть в плену политического задора Насера, это опасно! — предостерег Микоян, ведь Хрущеву импонировало, как египетский президент-полковник рубит с плеча, не давая врагам опомниться.

— Наш флот должен быть рядом, — продолжал Жуков. — Советский Союз должен выступать с позиции великой державы!

— Ладно, горячие головы, давайте расходиться, а то до утра будем лясы точить, утро вечера мудренее! — Хрущев протянул маршалу руку. — До завтра, дорогой Георгий Константинович! Ты хоть в море купаешься?

— Вчера с Галей больше часа плавали.

— Это дело! Мое почтение, Галина Александровна!

С Анастасом Ивановичем Хрущев троекратно расцеловался, потом сердечно обнял Булганина:

— И тебе, мой друг, спокойной ночи!

— Воевать совсем не время, — тихо проговорил Николай Александрович. — Американские генералы при любой возможности будут ядерное оружие применять, ты это учитывай!

— И у нас бомб хватит! — погрозил кулаком Хрущев.

Николай Александрович пропустил вперед жену и не спеша отправился к себе.

Серов с подобострастьем пожал руку Первому Секретарю.

— Вчера Жуков письмо прислал, — когда остались одни, сказал супруге Никита Сергеевич. — Письма пишет, вроде бы мы с ним на разных полюсах находимся!

— Что же пишет?

— Просит освободить армию от участия в сельхозработах, не хочет выделять колхозам военные грузовики.

— А если машины в деревне нужны, других-то, кроме военных, нет?! — всплеснула руками Нина Петровна.

— Армия должна быть в любой момент боеспособна, а если, говорит, нет грузовика у армии, значит, и армии нет!

— А ты что?

— Что я? Написал — «Согласен!» Мне с Жуковым ругаться нельзя.

Цикады пели звонко, резали пронзительными трелями ночной южный воздух. Море неспешно перекатывало сонные волны. Низко-низко, почти над самым морем, зависла огромная луна.

После разговора с Ашхен Лазаревной Света несказанно расстроилась. Вернувшись домой, она со злостью выдернула из розетки телефон и швырнула на пол, хорошо он не разбился вдребезги. Потом битый час пыталась соединить разорванные проводки, чтобы в трубке, кусочек от эбонитового тела которой все-таки отвалился, появился долгожданный гудок. Ведь как жить без телефона? — машину не вызовешь, врачу не позвонишь. Она не только расправилась с телефоном, она так пнула ногой плетеную корзину с зонтами, что та отлетела в конец коридора, еще умудрилась сломать дверь в гостиную, с умопомрачительной силой ее захлопнув. В рыданиях завалившись на диван, до дыр искусала тонкий батистовый платочек, которым пыталась вытирать горькие слезы.

Светлана долго не могла успокоиться, прийти в себя — никто, абсолютно никто ее не любит, она всем глубоко безразлична, никому больше не нужен ее несчастный умерший отец, его к тому же обвинили во всех смертных грехах! И даже близкие люди, всегда теплые и отзывчивые, стали оглядываться на власть, опасаясь ее разозлить, хотя сами и являются этой самой властью! Светина жизнь была точно клише — однообразная рутина без солнца, без весеннего тепла, без друзей и даже без добродушных знакомых. Ее по-прежнему доставали любопытствующие окружающие, лезли с расспросами, с приглашениями в гости. Как она устала от лицемерия! Ей не хотелось выходить на улицу, натыкаться на пустые, лживые лица! Взяв отпуск в институте, она уехала на дачу, в Жуковку, и засела там унылой узницей, редко гуляя, а чаще — глядя в окно. Если бы не дети, которые постоянно требовали маминого внимания, она бы рехнулась от безысходности. А ночами появлялся отец, он снился, не переставая: вот они гуляют у реки; отец катает Свету на лодке и она, опуская руки по локоть в зеленую подмосковную воду, срывает кувшинки; вот собирают грибы, потом папа варит суп на костре, у него получается вкусно; дальше — кормят голубей на Красной площади. Как-то приснилась мама, правда, всего один раз, и попросила, чтобы Света не обижалась на папу, что папа никому не хотел зла, что он хороший! Сны сводили с ума, и никак нельзя было от них отделаться. Чтобы выспаться, ей приходилось спать днем, урывать хотя бы часок, чтобы не ходить разбитой.

В середине лета Иосиф подцепил ветрянку. Катю пришлось увезти в Москву и на время отдать в семью последнего мужа. Жданов-младший, хоть и являлся отцом, мало бывал с дочерью и совершенно не звонил Светлане. Когда Света случайно встретила его в поликлинике, он засуетился, заговорил скороговоркой, употребляя много ничего не значащих слов, и предстал абсолютно не таким, каким казался раньше. Это и понятно, теперь Светлана была не дочерью любимого вождя, а дочерью тирана и злодея, и ответработникам следовало ее остерегаться. И прежний муженек не стал исключением. Она грустно взглянула на бывшего супруга, который прятал глаза и отворачивался. Юрий точно забальзамировался в своем сером костюме с сильно зауженными книзу брюками, с заглаженным до невозможности галстуком, в несуразно больших роговых очках, придающих мальчишечьему лицу (а он всегда выглядел моложе своих лет) выражение перепуганного ребенка. Он по-прежнему работал в ЦК, заведовал то ли сектором, то ли отделом, по-прежнему не брал в рот спиртного, словно был заговорен беззубой бабкой-повитухой из деревни Вязёмы, которая, если уж накладывала на кого свои трагические заклятия, то никогда невозможно было от них избавиться. И как ни умоляли потом снять заклятия, беззубая старуха лишь неприятно лыбилась, разводила морщинистыми руками и отрицательно качала головой: «Что просили, то и сделала!» Рассказывали, что эта страшная ведьма может все. Дочь Молотова утверждала, что она — черная, и на ней лежит проклятье, потому что старуха убивает во чреве матери детей.