Александр Струев - Царство. 1955–1957

— Война — черное зеркало! Что мы, что они, в поведении воюющих разницы нет, победителю все дозволено, — заключил Николай Александрович.

— Мне Малиновский такой случай рассказал, — заговорил Брежнев. — Пьяные солдаты наших связисточек в Берлине оприходовали. Те, дурехи, понабрали всякого шмотья, вырядились и пошли по городу гулять, а навстречу солдатики подвыпившие бредут, баб увидели и как обычно: «Фрау, фрау! Ком, ком!» Поймали девок и уже неважно, кто это: свои или чужие, делай свое дело. В войну насилие над женщиной считалось нормальным делом.

— Война! — протянул Николай Александрович. — Часто у солдата на уме вертелась лишь одна назойливая мысль — нажива! Раз в месяц рядовой отправлял домой двенадцатикилограммовую посылку, офицер втрое больше, а старшие офицеры грузить не успевали. А откуда брали? Понятно откуда. Кто часы забирал, кто велосипед, кто одежонку, золотишко, само собой, сразу отбирали.

— Однажды грузовик к магазину подогнали и под автоматами весь товар в машину сгрузили, — дополнил Брежнев.

— Когда тебя чудом не убили, в голове с мыслями не густо, — с тяжелым вздохом подытожил Булганин.

— Война, как известно, с исковерканным лицом! — проговорил Никита Сергеевич. — Поэтому коммунисты за мир борются! А Сталинскую премию надо переименовывать и пусть на медальке будет Ленин изображен.

— А если кто откажется Сталина на Ленина менять? — поинтересовался Николай Александрович.

— Пусть подавятся! Давай, Леонид Ильич, разливай!

Когда выпили, Хрущев утерся рукавом рубашки.

— Закусите икоркой, Никита Сергеевич! — подсовывал плошку с икрой Брежнев.

— Наливай, наливай! — отмахнулся Хрущев.

— Без закуски?

— Наливай, я сказал!

Из кухни подали запеченную ногу косули, соленые грибы, тарелку с холодцом, лосиный язык. Охотники перебрались за стол.

— Тебе чего положить? — спросил у Брежнева Никита Сергеевич.

— Так и не знаю! — растерялся тот.

— Чего, спрашиваю?!

— Мясца!

Разговор на время прервался, все кушали.

— Надо, Коля, посоветоваться, — утирая салфеткой губы, заговорил Никита Сергеевич.

— Ну?

— Целесообразно будет большую часть министерств сократить.

— Кого?! — выплевывая кость, округлил глаза Булганин.

— Управление промышленностью разумно вывести непосредственно на места.

— На какие такие места?

— Сам рассуди, есть в Москве Министерство морского флота, а моря в Москве нет. Зачем, спрашивается, в Москве такое министерство?

— Не понял?

— Сейчас поймешь, — оживился Хрущев. — Или возьмем Министерство металлургии или угольное министерство. На хера они в Москве? Пусть угольщики в Донбассе сидят, металлурги в Череповце, моряки — в Мурманске, словом, там, где непосредственно их отрасль работает, а у нас получается — одни чиновники по стране катаются! На черта это надо?

— Погоди, погоди! — Николай Александрович потер затылок. — Послушай-ка, брат, мою историю, — Булганин подвинулся к Первому Секретарю ближе. — Двое встретились и один другому говорит:

«Мы сейчас с тобой одно дело провернем и автоматически заработаем».

«Это как — автоматически?» — спрашивает другой.

«Ты что, не знаешь слова “автоматически”?»

«Не знаю».

«А слово “например” знаешь?»

«“Например” знаю».

«Вот, скажи, у тебя мать есть?»

«Есть».

«Представь, например, что она бл…».

«Как?!»

«Я говорю — например! Например, понимаешь?»

«Понимаю».

«Теперь, представил?»

«Представил».

«А сестра у тебя есть?»

«Есть».

«Представь, например, что и она тоже бл…. Представил?»

«Представил».

«А жена у тебя есть?»

«Есть».

«Представь, например, что и она бл…».

«Как бл…?!»

«Я же тебе говорю — например! Представил?»

«Представил».

«Вот и получается, что автоматически — ты мудак!» — закончил рассказ Булганин и расхохотался. — Сожрут, тебя, Никита, за подобную ересь!

Сергей целовал ее так долго, что думал — потеряет сознание, не понимал, день на дворе или вечер, или наступила ночь. На Николиной горе они встречались уже третий раз. Он жадно сжимал ее, потом руки настойчиво проникли под кофточку и кофточка скоро оказалась на полу, Леля же стянула с него рубашку, и они обмирали, прикасаясь друг к другу обнаженными телами. Наконец он разглядел ее всю, ничто не прикрывало девичье смуглое тело, девушка лежала в его объятьях, разрешала гладить, целовать, желала этого, но не пускала дальше.

— Почему? — срывающимся голосом молил он. — Я люблю тебя!

— Не сейчас! Нельзя!

— А когда?

— Потом, после свадьбы!

— Я хочу проникнуть в тебя!

— И я этого хочу! Но нельзя, Сережа, невозможно! — Леля выскользнула из его жадных объятий, подобрала кофту и стала одеваться.

Он обреченно следил за любимой.

Она надела трусики, накинула кофточку, но не застегнула ее, подошла к юноше вплотную и коснулась грудью его губ. Он задрожал, потянулся к соскам, на мгновенье она позволила его губам прикоснуться, потом резко развернулась, и стала торопливо одеваться.

— Не уходи! — взмолился Сергей.

Она проснулась в холодном поту, отец опять стоял перед глазами. Он измучил, отец, истерзал! Снова глаза его были полны слез, снова он был близко-близко, совсем рядом. И понимала Светлана, что несчастный отец ее брошен, что застрял он между небом и землей в безвоздушном безжизненном пространстве, что ни Бог не забрал его к себе, ни дьявол, один-одинешенек, так и скитается он неприкаянно по городу, по родимой земле и ищет упокоения, поэтому каждую ночь является ей.

— Надо как-то помочь ему несчастному, надо что-то сделать! — вздрагивала Света. — Но куда идти, к кому?!

После купания, в пижаме, с обернутой в полотенце головой, Никита Сергеевич, лежа в постели, перелистывая томик Некрасова. После завтрака он нагулялся, три раза дошел до реки, а по возвращении сразу залез в теплую ванну и вот теперь блаженствовал, обсыхая.

— Будешь творожок с медом? — приотворив дверь спальни, спросила Нина Петровна.

— Съем, — отозвался супруг.

— Так спускайся!

Никита Сергеевич с ленцой поднялся, снял с головы вафельное уже окончательно высохшее полотенце и, оглядев себя в зеркало, принялся закрывать чуть приоткрытую форточку. На ближайшее дерево сел дятел.

Нина Петровна вновь позвала мужа:

— Ты идешь?

— На березу дятел уселся и по стволу барабанит, красивый такой, черный, с красной головкой. Ишь, красавец! — отозвался супруг.

Нина Петровна зашла в спальню.

— Вон он!

— Вижу! — невесело вздохнула жена.

— Чего развздыхалась?

— Переживаю.

— Поменьше переживай, жизнь короткая! — нравоучительно заметил супруг.