Александр Струев - Царство. 1955–1957

Узнав о постигшем Генриха несчастье, Георгий Константинович принял в его судьбе участие, дал очередное звание, велел своему доктору наблюдать ребеночка, снабдил детскими вещами, миниатюрной кроваткой, коляской и ванночкой. С того момента прошло без малого десять лет, маршал без немца уже не мог обходиться, повар незаметно влился в его окружение и сделался незаменим. Гришенька вырос и теперь ходил в школу, а в этом году сопровождал в первый класс братика — голубоглазого Сашку; на годовщину Ирины приехала из Минска ее семнадцатилетняя сестра, а жить где? Понятно, у сестриного мужа остановилась. На диванчике в коридоре расположилась и, понятно, стала за маленьким Гришей присматривать. Как раз тогда маршала в Одессу послали, а значит, и Генрих с ним. Так и прижилась сестричка, выучилась парикмахерскому делу, стала стричь маршала, а потом, как появилась в доме Галина Александровна, и ей пригодилась. К тому времени Маруся не только стригла, а овладела нехитрой техникой маникюра. Усердием, знанием и опрятностью заслужила она похвалу самой Галины Александровны. И как уж произошло, тут никому не известно, только однажды проснулись Маруся и Генрих в одной постели, с тех пор и зажили как родные. Через два годика родился у них Сашенька.

Орган, которому было подотчетно все и вся, — Президиум Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза — собирался раз в неделю. Каждый участник собрания имел в полукруглом кремлевском зале собственное место. Некоторые места, похоже, здесь были вечные: молотовское место — крайнее справа, ворошиловское — ближе к двери, место Лазаря Моисеевича Кагановича — по центру стола, с тем расчетом, чтобы в окно видеть часть соседнего здания и краешек синего неба, Анастас Иванович Микоян годами занимал установленный напротив Кагановича стул, лицом к огромной карте СССР, вывешенной на глухой безоконной стене, рядом разместился Георгий Максимилианович. Эти пятеро казались воплощением всесилья, которым дышала увенчанная громоздкими золочеными люстрами комната. Остальные участники собраний не задерживались в триумфальном пространстве надолго: возникали и пропадали. Каждый смертный стремился сесть за широкий стол, бесконечно вынашивая заветное желание править, и, наверное, просил бы об этом Бога, если б Бог в самом деле был.

Переступив порог святилища, человек становился обитателем Олимпа, поначалу тихим, застенчивым по сравнению с бронзоликими старожилами. Новенький довольствовался первым освободившимся местом, но с течением времени, если оставался цел и невредим, рос, мужал и начинал перемещаться на своем стуле-корабле по тронному залу, то благолепно приближаясь к всесилию, то, по неосторожности, отодвигаясь дальше. Многих, кто попадал в святая святых, уже не существовало на свете — жить в непосредственной близости Солнца опасно. Солнце могло расплавить, испепелить сверкающим могуществом, хотя оно же давало жизнь. Человеческая сущность подобна порхающему мотыльку — люди неизбежно тянутся к свету. Подфартило молодцеватому Булганину, когда-то сам Сталин пророчил его в преемники, но и без Сталина Николай Александрович преуспел. Судьба улыбнулась Георгию Максимилиановичу Маленкову, сохранив ему не только жизнь, но и непомерно высокие посты. Все та же судьба низвергла с высот хитромудрого Лаврентия, покарала неугомонного Вознесенского, казнила искрометного Бухарина, занесла меч над непререкаемым поборником марксизма Молотовым, да только молотовская сила оказалась крепче судьбы — выжил! Новоявленные вожди — Суслов, Шепилов, Фурцева, Брежнев, Аристов — были осторожны, трепетно слушали старших, равнялись на них, подражали. Им тоже хотелось властвовать, но места, которые были им отведены, позволяли лишь скромно кивать, не выражая замысловатых суждений, они еще не укоренились в святилище, оставались еще подростками, малышней, лишь за дверьми царственного пространства перед ними падали ниц.

Молотов сидел насупившись. Микоян объявил присутствующим о приближающемся хрущевском торжестве, очередном дне рождения, который наступал 17 апреля. Микоян заявил, что Никита Сергеевич совершил невозможное — накормил людей, целина дала колоссальный урожай. Особо Анастас Иванович остановился на себестоимости зерна: если в Подмосковье один центнер пшеницы обходился в 129 рублей, то в Казахстане составлял в среднем 30. Таким образом, экономия получалась колоссальная, сельское хозяйство становилось сверхликвидным.

— За такие подвиги Никита заслуживает высшей награды Родины! — подвел черту Микоян.

— Какие еще подвиги! — брезгливо скривился Молотов.

— Я бы не пожалел второй Золотой Звезды, — уточнил Анастас Иванович.

— Мы так привыкли звездами разбрасываться, что скоро значение их обесценится, — выговорил Вячеслав Михайлович. — Тем более Хрущев уже герой.

— Орден, пусть даже самый высокий, не может по достоинству оценить его вклад в целинное дело. Комсомольцу Шелепину за целину орден Ленина вручили, а разве их заслуги соизмеримы? Несоизмеримы! Много лет подряд мы закупали хлеб за границей, а теперь свой в достатке, к тому же дешевый. Велика заслуга Хрущева, что бы вы ни говорили!

— Плохо, что сегодня с нами Никиты Сергеевича нет, — заметил Маленков. — Я уверен, он бы от второй звезды отказался.

— Дело не в том, отказался или нет, дело в нашей оценке! — настаивал Микоян. — Дадим человеку вторую звезду, так он станет втрое больше работать, гореть будет!

— Никита и без звезд сверкает! — съязвил Ворошилов.

— Как бы не сгорел! — проворчал Каганович.

— Целина — невиданное дело! — осторожно вставил Брежнев, но никто не обратил на его слова внимания.

— Вторая звезда — перебор! — определил Молотов.

— На целине вспахано 35 миллионов гектаров земель. 35 миллионов, вдумайтесь! А дороги, а инфраструктура?

— Благодаря Хрущеву бьется там сердце, — опять вставил Брежнев.

— Я думаю, вторую звезду надо дать, — высказался Николай Александрович. В отсутствии Хрущева он председательствовал на заседание Президиума Центрального Комитета. — Ничего плохого в этом не вижу.

Каганович выпятил вперед губу:

— Сталину дали вторую звезду, так он ее ни разу не надел, ходил с одной. А мы заладили — этому вторую, тому третью! Герой он и есть герой! Я — против!

Отчаянно против выступили Молотов и Каганович. «За» голосовали Микоян, Булганин, Сабуров, Суслов и Первухин. Маленков и Ворошилов воздержались. Брежнев, Фурцева, Шверник и Аристов, как кандидаты в члены Президиума, не принимали участия в голосовании.

— Я должен откровенно сказать: плохой разговор получился! — докладывал Брежнев Хрущеву. — Прямо зло берет!