Александр Струев - Царство. 1955–1957

Это он, Сталин, прикормил людоедов, взрастил бесчувственных уродов-палачей. Это он сделал миллионы людей сиротами, бессовестно отнимал у детей родителей, у родителей — детей, забирал от мужей жен, от жен отпихивал мужей, похищал у внуков любимых дедушек, заполняя выловленными врагами те далекие лагеря, откуда хоть однажды кому-то удавалось убежать.

«Сталину слава!» — разрывалось радио.

Народу надлежало строить великую страну — мощную, надежную, несокрушимую. Из последних сил люди выковывали тяжелую индустрию, вели тысячекилометровые дороги, пускали вспять реки, падая замертво, переустраивали окружающий мир. Их убедили, что вот-вот настанет эра света, не будет войн, голода, страданий, а мир и счастье посыплются на грядущие поколенья. Люди наконец обретут заветное счастье, и еще крепче будут любить друг друга в неразлучной семье братских народов — русские, украинцы, белорусы, молдаване, грузины, армяне, азербайджанцы, узбеки, туркмены, таджики, казахи, киргизы, эстонцы, литовцы, латыши, финны, поляки, чехи, словаки, болгары, венгры, немцы, румыны, албанцы, корейцы, вьетнамцы, монголы — все, кто готов равняться на великое дело Сталина, наперекор ветрам шагать в едином строю!

Шел снег. Деревья, кусты, очертания домов, сараи, заборы, покосившихся плетни, застывшие вдоль дорожек скамейки, фонари и даже неизбежные спутники цивилизации — ровно идущие от одного населенного пункта к другому, однообразные столбы с провисшими проводами, — все вокруг приобрело необычайную округлость, плавность и неповторимую белизну, так чист и неприкасаем был этот январский девственный снег.

Казалось, снег падал целую вечность — остановив время, валил что есть мочи. Он беззастенчиво заметал новогоднюю ночь, и с раннего утра наседал с утроенной силой. Иногда, за порывами метели, невозможно было различить спешившего пешехода. И вдруг снег окончился, остановился, и точно по волшебству, засияло солнце — заблистало, разламывая хрупкую новогоднюю тишину, омолаживая, озаряя улыбками души людей!

Николина гора была залита солнцем. Леля Лобанова смотрела на реку и улыбалась — как хороша зима! Она ждала Сергея, который обещал приехать к половине двенадцатого, он бы примчал и раньше, но Леля не разрешила, хотела выспаться, любила понежиться в постели. Малые дети, известно, поднимаются рано, не дают спать, будоражат родителей, а вот юноши и девушки любят полежать, понежиться, не открывая глаз, насладиться уютом мягкого одеяла, делая вид, что не проснулись, будто стремясь запастись силами перед долгой взрослой жизнью.

Сергей был на Николиной горе без пятнадцати одиннадцать, он попросил водителя притормозить, не подъезжать к дому Лобановых, не хотел появиться раньше назначенного срока. За время тоскливого ожидания воздыхатель вконец истеребил букетик нарциссов, приготовленный для свиданья. Он первый раз шел к Леле с цветами. Хотя близость их казалась очевидной, они еще не переступили границ — проводили время по-дружески: чинно ходили в театры, два раза были на Сельскохозяйственной выставке, посещали выставочный зал МОСХа. Леля обожала живопись и сама неплохо рисовала. Первое время девушка жаловалась на судьбу, с раздражением вспоминала лживого Сашку, который предпочел ей кривляку Ладу, спрашивала Сергея, что он обо всем этом думает. Сережа больше отмалчивался и только под конец Лелиных откровений называл обидчика негодяем, а вот Ладе Леля дала не одно нелицеприятное определение. Потихоньку сердечные невзгоды отпустили, молодые люди наперебой говорили об истории, науке, литературе, о самом разном. Сергей хвастался, что скоро будет делать космические корабли.

— Ракеты взовьются ввысь и достигнут других миров! — с придыханием предрекал он.

— Я смотрю на Луну и любуюсь! — мечтательно закатывала глаза Леля. — Неужели человек попадет туда? Правда попадет? — она трясла Сережу за руку.

— Попадет!

— Ты такой молодец, что взялся за ракеты!

Разговоры делали их ближе. Сергей не засыпал без того, чтобы не набрать Лелин номер. Телефон у Лобановых стоял в гостиной, а параллельный — на письменном столе академика. У Хрущевых городской номер распределялся на три телефонных аппарата: один — в кабинете отца, другой — в столовой, а последний — перед дежурным офицером, в обязанности которого входило принимать звонки и записывать их в журнал, поэтому, когда звонила Леля, она сразу же натыкалась на казенный голос: «Аппарат товарища Хрущева!» Леля вежливо здоровалась и просила Сережу, дежурный посылал подчиненного искать Хрущева-младшего, ведь ему надлежало неотлучно находиться при телефонах, кроме городского перед ним стояли «ВЧ» и «кремлевка». Леле было неловко разговаривать с сотрудниками хрущевской охраны, и она просила Сергея звонить самому. Каждую ночь он уединялся, занимая удобный кожаный диван в рабочем кабинете отца, и придвигал телефон ближе. Влюбленные могли разговаривать часами, но, сколько бы они ни говорили, им никак не удавалось наговориться.

Когда молодые люди гуляли, Леля постоянно о чем-то рассказывала. Нет, она не была болтушкой или занудой, она говорила увлеченно, ее рассказы захватывали воображение, Сергей совершенно не уставал слушать. В жизни он сторонился знакомств, приятелей у него не было ни в школе, ни в институте. Хрущев-младший вел отшельническую жизнь, много занимался, много читал, любил спорт, нередко гулял с отцом, часто возился с маленьким Илюшей. В незнакомых людях он чувствовал подвох, не верил им. Фамилия Хрущев делала юношу каким-то особым, неприкасаемым, что ли. С одной стороны, повышенное внимание было приятно и удобно, но с другой — очень мешало жить, ведь искреннего общения не получалось. Прохода Сергею не давали. К нему в друзья не набивался только ленивый, с ним хотели общаться и однокурсники, и прочие студенты, и аспиранты, и преподаватели. Учился он «на отлично». Так проявлялась не только тяга к знаниям, она, безусловно, имелась, но скорее учеба «на отлично» являлась защитой, не давала повода сблизиться с ним. Сдал экзамен и ушел без лишних разговоров, пересудов, пересдач, дополнительных занятий, нравоучительных бесед. Пришел-ушел и — точка! Только в семье, в окружении родных, студент оттаивал, превращался в покладистого, любящего человека.

Гуляя с Лелей, часто обходили они пол-Москвы. Встречались обычно в центре, на Малой Бронной. Оттуда по Большой Никитской или, как теперь она стала называться — улице Герцена, попадали на бульвары и двигались к набережной Москвы-реки. Дойдя до Крымского моста, сворачивали вправо, на Садовую, и уже по Садовому кольцу возвращались к Бронным улицам, к дому, где жила Леля.