Виктор Вальд - Месть палача

– Молчи. Пойдешь со мной. Только тихо.

Мгновенно проснувшийся ночной рассказчик испуганно попытался кивнуть головой, но это ему не удалось. Гудо просунул вторую ладонь под затылок и легко, как тряпичную куклу, поставил Даута на ноги. Убедившись, что тот укрепился на ногах «синий шайтан» (ибо так и подумал в это мгновение взмокший Даут) приложил палец к своим тонким ниткам губ, а другой рукой указал на близь стоящий куст. Для большей убедительности Гудо подтолкнул в спину того, кого так неприятно разбудил.

– А теперь, мой чудный рассказчик, поведай мне о том, кто наиболее волнует меня… – вздохнул и от волнения закашлялся Гудо, едва они устроились за зеленой стеной.

– О-о ком? – все еще приходя в себя, икнул османский тайный страж, и тут же тряхнул головой. – А! Понимаю. Ты хочешь знать о том, кого сожгли на ипподроме Константинополя?

– И о нем тоже. Впрочем…. Нет. Вначале о нем.

– До того мгновения, пока ты не показал перстень Мурада, я был уверен, что сожгли именно тебя.

– Вот как?

– Именно. До меня дошли слухи, что в Константинополе схвачен «синий шайтан», своим проклятием разрушивший стены Галлиполя и впустивший в этот город османов. После того, как этого колдуна выставили в синих одеждах на площади возле церкви Святых Апостолов [111], его опознали и поклялись в этом на кресте несколько десятков галлиполян, собственными ушами слышавших проклятие синего мага и колдуна и собственными глазами наблюдавшими, как после этого стали рушится крепостные стены и их дома. Судьи согласились с тем, что такой страшный облик, как у этого злодея не возможно не запомнить. Как, впрочем, и забыть. Затем следствие выяснило, что этот маг появился из османских земель, где он известен как «синий шайтан». А еще более, знаменит как Шайтан-бей.

Я тут же доложил об этом великому Орхан-бею. После беседы со своими советниками и приближенными, повелитель османов поручил мне освободить этого человека. Подкуп, обещание помощи войсками в борьбе василевса Кантакузина с врагами, устройство побега – все приветствовалось, лишь бы не допустить суда и казни «синего шайтана»…

– Что за забота о бывшем рабе Орхан-бея? – не удержался Гудо.

– О! В этом много всего и всякого. Политика [112]– явление настолько сложное, что даже твоей огромной и всезнающей голове понадобится много времени, чтобы понять ее механизмы, да и сам смысл. А коротко… Лекарь и палач. Завоевавший уважение, спасая жизни чужих ему людей. А еще уважение к человеку, не пустившему в рай убийцу дочерей османов. И он же посеявший страх своими нечеловеческими способностями. Отправившийся в одиночку в Галлиполь, город известный своим недружелюбием, затеявший в нем огромное сражение, и, в конце концов, разрушивший его своим магическим проклятием.

Я уже когда-то говорил тебе: «Шайтан ты, Гудо. Истинно шайтан! А теперь очень знаменитый шайтан, о котором говорят и в хижинах ремесленников и во дворцах благородных принцев крови». В своем роде ты стал как бы… знаменем османов, перед которым трепещут враги. А теперь это знамя грозятся сжечь публично перед всем миром. Это удар по престижу. Тебе известно это слово?

– Да. Мне пришлось одно время воевать рядом с французскими наемниками. Тогда я перевел бы это слово как обаяние, очарование. Но позже… Мне объяснили… – Гудо сморщился, почувствовав, как холод Подземелья Правды дыхнул ему в лицо. – Это от древних римлян… Известность кого-либо, или чего-либо, основанное на огромном уважении в обществе. А само латинское слово praestigium – это просто иллюзия, обман чувств.

– Невероятно. Велики твои знания. Если бы Аллаху было угодно, стал бы ты… Но… Продолжим. Не все так просто в политике. А еще прибавились и просьбы детей Орхан-бея. Мурад – это понятно. Здесь чувствуется требовательный голос из его гарема. Но и старшему Сулейман-паше не безразлична твоя судьба. Тут же родственники и друзья по оружию того самого Сулим-паши, которого ты не пустил в рай. Как же они могли допустить, что ты умрешь без их отмщения? Так что золота в дорогу мне дали предостаточно. Но уже через несколько дней пребывания в Константинополе я понял, что освобождение Шайтан-бея задача необычайно трудная. Теперь перед глазами всей Европы… А этими глазами уже являлись прибывшие на защиту Византии и христианства рыцари Каталонии и постоянно присоединяющиеся к ним рыцари Прованса, Луары, Нормандии… Василевс Византии Кантакузин уже не мог на свое усмотрение повести дело. Его неудовольствие тем, что османы захватили Цимпе и Галлиполь, тем, что его зять Орхан-бей не пожелал не то что говорить на эту тему, но даже встретиться с тестем. Тем, что отряды гази опустошали его земли, и тем многим другим, что еще можно было как-то урегулировать по семейному стали не столь незначимы…

Теперь это семейное дело стало великим противостоянием христианства и ислама, запада и востока. Тем противостоянием, в котором сам Кантакузин стал главным знаменем. А тут еще в дело вмешались венецианцы, предлагая за Шайтан-бея значительно больше золото, чем предложил я. И к завершению всех интересов добавлю – сам папа Римский направил к Кантакузину легата* ( папский посланник ) с просьбой выдать ему на папский суд синего мага и колдуна. Кстати, католика, чья душа принадлежит Господу и католической церкви. Что весьма правильно и справедливо и со стороны святой инквизиции, применившей в Константинополе все свои тайные рычаги влияния. Но не все так было бы ужасно, если… Если бы я сам не видел тебя и не слышал твоего сумасшедшего смеха. А еще я читал допросные листы, в которых ты сам признавал себя колдуном, плевал на крест и грозился разрушить очередным проклятием Константинополь. У меня просто опускались руки. Но только закрывались глаза, я видел грозный облик своего повелителя. И я опять брался за дело. Нужно было только еще немного протянуть время суда над тобой. Отстрочить неминуемую казнь. Но…

Народ Константинополя, эта стихия, способная в течение дня перевернуть ход истории, стал бунтовать, требуя немедленной казни османского Шайтан-бея. Его подстрекали умело и с успехом. И тут я отвечу на твой вопрос – о нем! Я понял, что ты сразу же догадался, кто был тем несчастным, что принял мученическую смерть за тебя. Это тот, кому ты оставил свои синие одежды. Кто был удивительно похож в своем отталкивающем образе на тебя. Кто знал твою горькую историю жизни. Кто был настолько предан тебе… Не знаю в силу ли уважения, дружбы, или еще чего важного… Предан настолько, что решил унести твое имя и твои грехи в ад, тем самым спасая тебя от бесконечных преследований самыми могущественными силами мира…

– Дружбы, – тихо простонал Гудо. – Святой дружбы и братской любви. Сказано у Иоанна: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих [113]».