Виктор Вальд - Месть палача

Уже позже Никос с улыбкой рассказывал, как перевернул нашу лодку и причинил еще большую суматоху возле галеры герцога. Как божественным проведением он быстро отыскал, едва ли не на дне маленького Андреаса. Как при всплытии подхватил и меня. Особо смеялся при упоминании того, какое у меня было испуганное лицо, и как он бил по нему, заставляя меня держаться за скамью внутри перевернутой лодки. А потом… Ведь я не помню особо… Пришел в себя в каком-то заведении с Андреасом на руках.

– О, Аллах! – горестно воскликнул Даут. – Только сейчас в мою ослиную голову дошло. Какой же я был глупец! Как же я упустил это! Я самый глупый и тощий баран в отаре моего повелителя! Разве можно было мне доверять такую важную службу, которую доверил мне Орхан-бей…

– О чем ты, Даут? – изумился Гудо.

– Если бы я сразу отделил людской вымысел от действительности, то все могло быть иначе.

– Что иначе?

– Сейчас… Сейчас… Вот что было в допросных листах: «После разрушения Галлиполя, вынырнув из вод Золотого Рога, этот Гудо первым делом схватил несчастную портовую девку Калисию, и, подняв ее на крышу, раздел и овладел ею. Когда та пришла от ужаса в себя, то увидела, что этот безобразный человек раздвоился и стал двумя демонами, которые вытащили из ее лона ребенка. Но не младенца новорожденного, а мальчика лет пяти. Тот мальчик представлен узнику Гудо и признан им как сын, зачатый от семени дьявола, что находилось на хранении в мужском месте колдуна и мага Гудо». Я это помню дословно. А это означает… Этот Никос очень быстро вплавь добрался до берега. Привел малыша в чувство в каком-то портовом гостевом заведении. Растер его вином и уложил рядом с первой подвернувшейся девкой. Девка уже была пьяна. Позарившись на дармовое вино, предложенное за пустяк, она согласилась раздеться и прижала к себе малыша, отогревая его от холодных вод Золотого Рога. Она не переставала пить вино и вскоре уснула. Не каждый день ее будят два ужасных обликами демона и отнимают едва живого малыша.

– Верно. После вод этого Золотого Рога Андреас был долго недвижим. А голос… У него начисто пропал голос. Если со временем мне удалось заставить его тело двигаться, то с голосом у меня совсем ничего не получилось. Дело ли тут в том испуге, что он испытал. Или в том, что ему пришлось ежедневно видеть двух неприятный обличием чужих мужчин. Ведь когда мы расстались, он был слишком мал, чтобы помнить меня. Да и на Лазаретто я не особенно к нему приближался. Но сейчас я хочу знать другое…

– Ах, да! О нем! Так вот. Того, кто схватил Никоса, и чьи злонравные козни довели твоего друга до костра зовут Никифор. Он теперь в великом почете. И…

Но Гудо прервал начинающего горячиться все знающего тайного служаку османского бея:

– Это важно. Я запомню это имя. Но сейчас я хочу знать только о нем!

– О ком же еще? – поднял брови в изумлении Даут.

– О, Господи! Неужели не понятно? Я хочу знать, что стало с маленьким Андреасом!

– А-а-а! – протянул Даут и опустил глаза. – Семья… Эти дети… Это так далеко от меня. От действительно важного и значимого. Власть, войны, интриги… Кому улыбнуться, кого испугать строгим взглядом… Услышать доброе слово повелителя и крик умирающего врага… И многое, многое другое… Хотя… Я ведь все узнал о тебе. Все что смог добиться от раба Мартина и его полуправдивого рассказа об ужасном палаче Витинбурга. От этого генуэзца Франческо Гатталузио и его повествования о добром чудо лекаре. Они, вскользь говоря о твоей женщине и ее детях, как и я, не предали особого внимания тому, что все, что с тобой происходит это от твоего непреклонного желания быть рядом с ними. Ты мог стать кем угодно. С твоими знаниями и способностями ты мог бы очень скоро добиться богатства, славы и даже могущественной власти. Принес ли ты все это в жертву, или оставил на потом… Я не могу ответить. Вижу и понимаю одно – свою жизнь ты посвятил немыслимому для абсолютного большинства нормальных мужчин нашего времени – своей женщине и тому, чтобы она была счастлива. А она… Она не может быть счастлива без своих детей. Как и абсолютное большинство нормальных женщин. Именно поэтому ты сейчас беспокоишься о малыше, который тебе совершенно никто. Чужой…

– Нет, Даут. Этот малыш не чужой мне. Андреас, и это ты верно сказал, неотъемлемая часть ее счастья, которое я должен ей обеспечить. И она будет счастлива. Клянусь Господом! И хотя Всевышний продолжает испытывать меня, я точно знаю – он на моей стороне. Чтобы не случилось, я буду жив, и всегда буду защищать ее и ее детей от всех невзгод и бед, что по своей греховной сущности люди насылают на людей. И еще раз спрошу: что тебе известно о малыше Андреасе?

Даут совсем низко опустил голову:

– До сего момента я считал себя выдающимся человеком, дальновидным политиком и ловким интриганом, который все знает и все умеет. Оправляясь в Константинополь, я почти был уверен в том, что выполню особую просьбу своего повелителя. Ослепленный своими достоинствами я сразу же допустил две грубейшие ошибки: я не спросил у человека в синих одеждах о знаменитом кольце Мурада, и не спросил у вероломного Никифора о том, почему, не знающий страха перед болью «господин в синих одеждах», так быстро и легко признал себя пособником сатаны. Ведь, кроме того, что желал спасти друга, он еще желал избежать пыток малыша. Воистину этот Никос достоин глубочайшего уважения. Он ярчайший пример словам святого писания: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих», – и после тяжелого вздоха Даут быстро проговорил: – Я ничего не знаю и не могу сказать о малыше Андреасе. Но о нем знает и должен ответить проклятый змей Никифор.

– Значит, мы идем к нему, – решительно поднялся на ноги Гудо.

– Этот путь дольше, чем тот, в который мы отправимся с вами, – заходя с правой стороны куста, с палицей наперевес, по-франкски сказал один из пастухов.

И его тут же продолжил второй пастух, подходящий слева:

– Мы многое слышали о Шайтан-бее. Теперь услышали и его самого. Да и тайный пес Орхан-бея будет интересен нашим отцам. И не нужно испытывать нас в бою. Святое писание и панкратион мы начали изучать еще в младенчестве. К тому же…

Увидев то, как по недоброму усмехнулся Гудо, второй пастух тут же приложил к губам короткий рог и неожиданно громко подал им сигнал. На него тут же ответили в трех местах.

– …Где вы, мой добрый господин? Где вы? Позови его, Грета. Твой голос звонче…

– Где вы, добрый господин? Мы хотим поблагодарить за великую щедрость и узнать ваше имя. Мы будем молиться за вашу светлую душу…

Гудо услышал дорогие сердцу голоса, и с умилением улыбнулся. И пусть это во сне. И пусть эти слова из самого тяжелого дня его жизни. Но это их голоса. Голоса способные совершить невозможное. Как тогда, когда его конь, волею свыше, притащил Гудо в маленькую деревушку, где юный Гудо оставил свою душу, чтобы обрести ее через десять долгих и мучительных лет.