Томас Кенилли - Список Шиндлера

Анекдот этот – одна из тех историй, которые подтверждают: в глазах многих людей Оскар представал всемогущим провидцем, которого ничто не могло застать врасплох.

И надо признать, что заключенные имели право распространять подобные истории, ибо в основе их лежало стремление к торжеству добра и справедливости.

Ибо их мир и Оскар Шиндлер – правитель этого мира существовали на краю гибели.

Но если такие сказки могли как-то утешить их, то и расплата за них могла последовать более чем жестокая.

Одна из причин, по которой все инспекции покидали Бринлитц удовлетворенными, крылась в том, что искушенные рабочие Оскара неустанно придумывали все новые «спецэффекты». Так, данные о температуре печей для обжига изделий фиксировались на температурной шкале. Датчики калибровали таким образом, что, когда стрелка показывала нужную температуру, на самом деле она была на сотню градусов ниже.

«Я уже выслал рекламацию производителю», – всегда мог сказать Шиндлер инспекции. Он безукоризненно играл роль серьезного производственника, озабоченного падением доходов. Он поносил и недостатки цеха, и неквалифицированных немецких мастеров. Он мог без конца склонять трудности «начального периода», давая понять, что, когда с проблемами будет покончено, тонны будущих боеприпасов не заставят себя ждать!

В механических мастерских, у печей обжига все выглядело нормально. Станки, казалось, работают с предельной точностью – на самом деле калибровка их была сдвинута на доли миллиметра. Таких уловок было множество, но инспекторы из отдела вооружения их не замечали и покидали предприятие не только с грузом сигарет и коньяка, но и полные теплого сочувствия к этому прекрасному парню Оскару, которому приходится справляться со столь сложными проблемами…

Штерн всегда утверждал, что в конце эпопеи Оскар Шиндлер просто закупал ящики со снарядными гильзами у других чешских производителей и во время очередной инспекции выдавал их за свою продукцию. Пфефферберг утверждал то же самое. Так, стараниями Оскара, демонстрировавшего ловкость рук, Бринлитц продолжал существовать.

Несколько раз, чтобы понизить уровень враждебности со стороны местных властей, Шиндлер приглашал их представителей на экскурсию по фабрике, за которой следовал обильный обед. И каждый раз на заводе оказывались люди, чей опыт не позволял им хорошо разбираться в производстве боеприпасов.

После того как герру директору пришлось надолго задержаться на Поморской, Липольд и Гофман, руководитель местного отделения партии, принялись писать всем официальным лицам, до которых только могли дотянуться здесь, на месте, в провинции или в Берлине, обвиняя Шиндлера в нарушении моральных норм, в неразборчивых связях, в пренебрежении расовыми законами и так далее. Зюссмут тут же дал товарищу знать о потоке враждебных писем, хлынувшем в Троппау. Тогда Оскар пригласил в Бринлитц Эрнста Хана. Хан был вторым по значению человеком в штате бюро главного берлинского управления, обслуживающего семьи эсэсовцев.

– Он был, – вспоминал Шиндлер, как всегда не скрывая своего отношения, – тот еще пьяница.

Вместе с собой Хан прихватил друга детства Франца Боша. Тот тоже был «беспросветным алкоголиком», по характеристике того же Шиндлера. От руки этого подонка погибла семья Гаттеров. Оскар, подавив свое отвращение к гостям, радушно приветствовал их, ибо ему нужно было завоевать симпатии общественности.

В их захолустный городок Хан, как Шиндлер и надеялся, явился в форме со всеми регалиями – она была украшена нашивками, фестонами и орденами. Хан принадлежал к касте «старых борцов», вступивших в СС еще в первые дни их существования, и был овеян славой их побед. С блистательным штандартенфюрером прибыл не менее ослепительный адъютант.

Липольд жил в арендуемом доме вне стен лагеря и тоже был приглашен на обед. С самого же начала вечера он был потрясен до глубины души. Ибо Хан громогласно изъяснялся в любви к Оскару (что свойственно всем отъявленным пьяницам).

Позже Шиндлер описывал и гостей, и их мундиры как «воплощение помпезности». И наконец-то Липольд пришел к убеждению, что, сколько бы он ни писал жалоб далекому начальству, скорее всего, все они попадут на стол какому-нибудь старому собутыльнику герра директора, что может обернуться для него же самого, Липольда, крупными неприятностями…

Утром Оскар был замечен разъезжающим по Цвиттау в веселой компании важного чина из Берлина. Рядовые наци, останавливаясь на тротуарах, отдавали честь, когда мимо них проезжала «слава великого рейха».

Но загнать в угол бывшего владельца здания Гофмана столь же легко, как и остальных, не удалось. Триста женщин в Бринлитце, как признавал сам Шиндлер, не обладали «способностью к производственной деятельности». Как уже упоминалось, многие из них день за днем только вязали. Зимой 1944 года, когда многие из них располагали только полосатыми робами, вязание было отнюдь не только приятным времяпрепровождением.

Гофман, бросивший тюки с бракованной шерстью, как негодные и ненужные ему, тем не менее послал в СС официальную жалобу, что «женщины Шиндлера» занимаются хищениями его имущества, оставленного в пристройке. Он считает такое положение нетерпимым, писал он, скандальным, и более того: оно отчетливо показывает, что на самом деле представляет так называемая деятельность Шиндлера по производству боеприпасов.

Когда Оскар нанес визит Гофману, он нашел старика в триумфальном состоянии духа.

– Мы направили в Берлин петицию с требованием сместить вас, – сказал Гофман. – И на этот раз присовокупили к ней данные под присягой показания, что на самом деле ваше предприятие нарушает установления экономики и расовые законы. Мы считаем, что когда ваша фабрика перейдет под управление специалиста из Брно, получившего ранение в рядах вермахта, он сумеет вернуть ему достойный вид.

Выслушав Гофмана, Шиндлер принес ему извинения, стараясь изобразить глубокое раскаяние. Затем он позвонил полковнику Эриху Ланге в Берлин и попросил его не давать ходу петиции клики Гофмана из Цвиттау. Чтобы избежать внесудебного разбирательства, Оскару пришлось потратить восемь тысяч рейхсмарок, и всю зиму власти Цвиттау и городское партийное начальство досаждали ему, то и дело вызывая его в магистрат, дабы ознакомить его с жалобами горожан то на его заключенных, то на состояние его водостоков, то еще на что-то…

Оптимистке Люсе лично довелось пережить встречу с инспекцией СС, которая прекрасно характеризовала методы Оскара Шиндлера.

Люся продолжала пребывать в подвальном помещении – она провела там всю зиму. Остальные девушки стали чувствовать себя лучше и для окончательной поправки были переведены наверх. Но пребывание в Биркенау, казалось, настолько отравило Люсю, что яд никак не хотел покидать ее организм. Приступы лихорадки возвращались снова и снова. Под мышками возникали карбункулы. Когда один прорывался и начинал затягиваться, возникал другой. Доктор Гандлер, несмотря на возражения своего коллеги Биберштейна, порой вскрывал их простым кухонным ножом. Она продолжала лежать в подвале, где ее хорошо кормили, но мертвенная бледность и слабость не покидали ее. На всем огромном пространстве Европы это было единственное место, где она могла существовать. Порой она думала об этом и надеялась, что все бури века пронесутся над ее головой…