Томас Кенилли - Список Шиндлера

Их обыскали и отправили в камеру, а вскоре туда зашел какой-то чин из гестапо и сказал, что ничего страшного с ними не произойдет.

Однако у них не было оснований верить ему.

Посетитель сказал еще, что, несмотря на рану Вильнера, он не отправит его в больницу, откуда его тут же заберут в лагерь.

Вроцлавский и Вильнер сидели взаперти почти две недели. За это время гестаповец связался с Оскаром Шиндлером и договорился о цене. Все это время с ними обращались, словно они находились в предварительном заключении, которому скоро придет конец, но заключенные не верили в происходящее и продолжали считать эту идею абсурдной.

Когда дверь камеры распахнулась и их обоих вывели, они не сомневались, что идут на расстрел. Вместо этого их доставили на железнодорожную станцию, откуда они в сопровождении эсэсовца направились к юго-востоку от Брно.

Для обоих прибытие в Бринлитц было столь же неожиданным, радостным и даже слегка пугающим, как и для Хонигмана. Вильнера тут же положили в лазарет под опеку врачей Гандлера, Левковича, Хильфштейна и Биберштейна. Вроцлавского поместили среди выздоравливающих, помещение для которых – ввиду экстраординарных причин, о которых еще пойдет речь, – было организовано в углу цеха. Герр директор, посетив больных, осведомился, как они себя чувствуют. Нелепость этого вопроса испугала Вроцлавского, ибо он знал, что за ним последует. Он боялся, в чем признался год спустя, что «из больницы путь идет прямо на казнь, как это бывало во всех других лагерях».

Но его всего лишь кормили сытной овсяной кашей, и он нередко видел Шиндлера.

Долго еще Вроцлавский не мог прийти в себя, не в силах понять и принять феномен Бринлитца…

В силу договоренности Оскара Шиндлера с местным отделением гестапо вскоре еще одиннадцать человек пополнили все уплотняющееся население лагеря. Все они или убежали из колонн на марше или выпрыгнули из поездов. Облаченные в зловонные полосатые обноски, они пытались скрыться от смерти. И часто их попытки заканчивались пулей.

В 1963 году свидетельство доктора Штейнберга из Тель-Авива дало представление, насколько поразительна была щедрость Шиндлера и его страсть к спасению людей. Штейнберг был врачом в маленьком лагере в Судетских горах. Поскольку Силезия должна была оказаться под властью русских, гауляйтер в Либерецах хотел как можно скорее избавиться от рабочих лагерей по всей Моравии. Лагерь Штейнберга был одним из многих новообразований, разбросанных среди гор и возвышенностей этого края. В нем производились некоторые нестандартные детали оборудования для нужд люфтваффе. Обитали в нем четыреста заключенных. Пища была скудной, вспоминал Штейнберг, а рабочая нагрузка не поддавалась описанию.

Когда до него дошли слухи о лагере в Бринлитце, Штейнберг постарался раздобыть пропуск, чтобы на грузовике, позаимствованном на предприятии, добраться до Оскара Шиндлера и повидаться с ним. Он описал ему отчаянные условия существования лагеря люфтваффе. Оскар без возражений согласился поделиться частью запасов Бринлитца. Они тут же принялись придумывать: на каком основании Штейнберг мог бы регулярно бывать в Бринлитце, чтобы пополнять запасы продовольствия для заключенных лагеря люфтваффе? Решили использовать как предлог необходимость получения регулярной медицинской помощи от врачей лагерного лазарета.

С тех пор, рассказывал Штейнберг, дважды в неделю он наезжал в Бринлитце и возвращался в свой собственный лагерь с грузом хлеба, овсянки, картофеля и сигарет. Если во время погрузки на складе показывался Шиндлер, он тут же поворачивался к Штейнбергу спиной и удалялся.

Штейнберг не мог точно припомнить, сколько продовольствия в целом было доставлено из Бринлитца, но, как медик, он не сомневался, что если бы не помощь Шиндлера, то самое малое пятьдесят заключенных в лагере люфтваффе не дожили бы до весны.

Нельзя не упомянуть также и о не менее удивительном, чем спасение женщин из Аушвица, факте – спасении людей из Голечува.

Это место представляло собой каменоломню и цементный завод, размещенные в пределах самого Аушвица-III, вотчины принадлежащего СС «Немецкого предприятия земляных и каменных работ».

В январе 1945 года феодальным поместьям Аушвица приходил конец, и в середине месяца сто двадцать рабочих каменоломни в Голечуве погрузили в два грузовых вагона. Их путешествие было таким же скорбным, как и у всех остальных; но завершилось оно гораздо лучше, чем у многих.

В это время года почти все обитатели концлагерей, как и заключенные Голечува, были вынуждены сняться с места. Долека Горовитца отправили в Маутхаузен, а маленького Рихарда оставили – вместе с другими малышами. В конце месяца русские найдут его в Аушвице, брошенном эсэсовцами, и придут к совершенно правильному выводу, что он, как и другие дети, был предназначен для использования в медицинских экспериментах.

Генри Рознера и девятилетнего Олека (в котором почему-то отпала необходимость для лаборатории) погнали с колонной из Аушвица за тридцать миль от лагеря. Тех, кто не мог идти, пристреливали в хвосте шествия. В Сосновце всех погрузили в грузовые теплушки. Охранник-эсэсовец, которому было приказано отделять детей от взрослых, в виде особой любезности позволил Олеку остаться с Генри в одном вагоне, который был так набит, что всем приходилось стоять вплотную друг к другу.

Когда люди стали умирать от холода или жажды, некий человек, которого Генри описал как «хитрого еврея», предложил подтягивать завернутые в одеяла трупы к высоким крюкам, вделанным в стену. Так освобождалось чуть больше места для живых…

Чтобы мальчику было хоть немного удобнее, Генри делал то же самое: укутав Олека в одеяло, подвешивал сверток на крюк. Это положение позволяло ребенку не только легче переносить дорогу, но и когда состав останавливался на станциях или боковых путях, он мог попросить немцев, дежуривших на путях, кинуть ему снежок сквозь решетку. Попавший в вагон снег позволял ощутить на языке влажность холодных кристаллов, утоляя жажду.

До Дахау поезд тащился семь дней, и половина обитателей вагона, где находились Рознеры, скончалась. Когда состав наконец прибыл на место назначения и в вагоне откатили двери, Олек свалился в снег, пополз, забрался под вагон, отломил наросшую сосульку и стал жадно лизать ее.

Так в январе 1945 года выглядело путешествие по Европе.

Но для заключенных из каменоломен Голечува оно носило еще более ужасающий характер. Распоряжение о погрузке их в два грузовых вагона, сохранившееся в архивах Яд ва-Шема, свидетельствует, что все десять дней путешествия они оставались без еды, и морозы стояли такие, что стены и двери обледенели. Р., которому было тогда шестнадцать лет, вспоминал, что они соскребали кристаллы льда со стен и увлажняли ими пересохшие рты. Даже при остановке в Биркенау вагоны не стали разгружать. Вплоть до самых последних дней там полным ходом шел процесс уничтожения его обитателей. До прибывших из Голечува просто никому не было дела. Их вагоны продолжали стоять, забытые на путях, пока к ним не подцепили локомотив, который, оттащив на пятьдесят миль, снова бросил их. Их продолжали подвозить к воротам лагерей, коменданты которых отказывались принимать людей, потому что они, во-первых, потеряли всякую ценность для нужд производства, а во-вторых, не хватало мест и даже самой жалкой еды для их прокорма.