Томас Кенилли - Список Шиндлера

Польдек Пфефферберг узнал о списке от рядового эсэсовца Ганса Шрейбера. Шрейбер, молодой человек двадцати с небольшим лет, был в Плачуве таким же воплощением зла, как и остальные эсэсовцы, но Пфефферберг почему-то пользовался его симпатией, и, несмотря на требования системы, между ними установились едва ли не дружеские отношения, которые порой нет-нет да и возникали между отдельными эсэсовцами и некоторыми узниками.

Начало было положено в тот день, когда Пфеффербергу, как старшему своей группы в бараке, было поручено помыть окна. Шрейбер проверил стекла и, найдя на одном из них пятно, стал поносить Польдека в стиле, за которым чаще всего следовал расстрел. Польдек возмутился и возразил Шрейберу: оба они знают, что окна вымыты самым тщательным образом, а если Шрейбер только ищет предлог, чтобы расстрелять его, – то вперед, он может не тянуть время! Как ни странно, этот взрыв возмущения только развеселил Шрейбера, который потом, случалось, не раз останавливал Пфефферберга и спрашивал, как он поживает и как дела у его жены, а порой даже дарил ему яблоко для Милы.

Летом сорок четвертого года Польдек в отчаянии обратился к нему с просьбой помочь вытащить Милу из транспорта с женщинами, готового для отправки в дьявольский лагерь Штутхоф на Балтике. Мила уже направлялась в теплушку, когда, помахивая листком бумаги, появился Шрейбер и выкликнул ее фамилию. В другой раз, в воскресенье, он пьяным явился в барак к Пфеффербергу и в присутствии Польдека и других заключенных стал всхлипывать, сетуя о тех «ужасных вещах», что ему приходилось делать в Плачуве. Он хочет, сказал он, просить о переводе на Восточный фронт. Чего он, следует сказать, в конце концов, и добился.

И вот теперь он сообщил Пфеффербергу, что Шиндлер составляет «список на спасение», и Польдек, хоть из кожи вон выпрыгни, но должен попасть в него. Польдек зашел в административный корпус попросить Гольдберга, чтобы в список внесли и его Милу. За последние полтора года Шиндлер не раз виделся с Польдеком в гараже и неоднократно обещал, что постарается спасти его. Польдек же успел стать настолько классным сварщиком, что мастер в гараже, которому ради спасения своей жизни приходилось выдавать на – гора только высококачественную работу, никогда не отпустил бы его. А теперь список был в руках у Гольдберга – себя-то он туда уже вписал, и вот Польдек, старый знакомец герра Шиндлера, некогда частый гость в его апартаментах на Страшевского, думал, что он, Гольдберг, смягчившись, впишет и его с Милой.

– У тебя какие-нибудь камни есть? – спросил Гольдберг.

– Ты серьезно? – переспросил Польдек.

– За то, чтобы попасть в этот список, – сказал Гольдберг, человек, которому в руки случайно попала огромная власть, – платят алмазами.

Теперь, когда любитель венских мелодий гауптштурмфюрер Гет сидел в тюрьме, братья Рознеры, придворные музыканты, тоже обрели надежду оказаться в списке Шиндлера. Долек Горовитц, который раньше смог перетащить свою жену и ребенка на «Эмалию», тоже убеждал Гольдберга, чтобы он внес в список его самого, жену, сына и маленькую дочку. Горовитц когда-то работал на центральном складе Плачува, где ему кое-что перепадало. И теперь все было выложено Гольдбергу.

Среди тех, кто попал в список, были братья Бейские, Ури и Моше, которые официально были представлены как ремонтник и чертежник. Ури разбирался в оружии, а Моше блистательно подделывал документы. Обстоятельства, связанные с внесением их имен в список, столь туманны, что теперь невозможно сказать, были ли они включены за эти таланты или за что-то иное.

А Иосиф Бау, который столь изысканно ухаживал за своей женой, попал в список, даже не подозревая об этом!

Такое положение дел позволяло Гольдбергу держать всех в неведении. Зная натуру Бау, вполне возможно предположить, что если бы он и обратился лично к Гольдбергу, то лишь с просьбой, чтобы в список обязательно были включены его мать и жена. Но до самой последней минуты он не подозревал, что в списке оказался только он один… Что же до Штерна, то герр директор Шиндлер вписал его одним из первых. Штерн был единственным «отцом-исповедником» для Оскара, слова и мысли Штерна оказывали на него большое влияние.

С 1 октября всем еврейским узникам запретили покидать Плачув, не разрешалось выходить никуда: ни на кабельную фабрику, ни в любое другое место. Особо надежным из польским заключенных была доверена охрана бараков, чтобы предотвратить попытки евреев добыть пропитание. Цена за тайно доставляемый в лагерь хлеб достигла такого уровня, что ее не имело смысла выражать в злотых. В прошлом можно было приобрести буханку хлеба за лишнее пальто, а кусок в двести пятьдесят граммов – за пару чистого белья. Теперь же, как и в случае с Гольдбергом, приходилось рассчитываться за хлеб драгоценностями.

В течение первой недели октября Шиндлеру и Банкеру в силу различных причин приходилось неоднократно посещать Плачув, и, как обычно, они наносили визит Штерну на его рабочем месте. Письменный стол Штерна стоял внизу, в холле, рядом с кабинетом исчезнувшего Амона Гета, и теперь тут можно было говорить свободнее, чем раньше. Штерн рассказал Оскару, как безумно возросла в лагере цена на ржаной хлеб. Оскар повернулся к Банкеру: «Проверьте, чтобы Вейхерт доставил пятьдесят тысяч злотых», – пробормотал он.

Доктор Михаэль Вейхерт был бывшим председателем еврейской организации общинной взаимопомощи. В целях маскировки своей деятельности контора доктора Вейхерта прикрывалась и связями с Немецким Красным Крестом. Хотя многие польские евреи в пределах лагеря относились к нему со вполне понятной подозрительностью, в силу которой он и предстал после войны перед судом (и был реабилитирован), именно Вейхерт был тем человеком, который смог быстро доставить в Плачув пятьдесят тысяч злотых в качестве уплаты за хлеб.

Это упоминание о пятидесяти тысячах злотых было только obiter dicta [9]в разговоре Шиндлера и Штерна о том о сем: о наступивших неопределенных временах и о том, как себя должен был чувствовать Амон в своей камере в Бреслау…

Но в конце недели хлеб, закупленный на черном рынке, был тайно доставлен в лагерь под видом груза угля или металлолома. И через день цена на хлеб упала до привычного уровня.

Это был характерный пример молчаливого взаимопонимания между Оскаром и Штерном.

Вот если бы так было и со всеми остальными! Но об этом приходилось только мечтать.

Один из обитателей «Эмалии», вычеркнутый Гольдбергом, чтобы освободить место для других – родственников, специалистов, сионистов, тех, кто платил, – возложил ответственность за это на Оскара Шиндлера.

В 1963 году общество Мартина Бубера получило письмо с претензиями от одного из жителей Нью-Йорка, бывшего заключенного на «Эмалии». Оскар Шиндлер обещал спасти всех с «Эмалии», говорилось в нем, за то, что люди приумножали его состояние своим трудом. Но, увы, некоторые не нашли себя в списке. Этот человек считал, что отсутствие его имени в списке было результатом личного предательства по отношению к нему. И с яростью обманутого, которому пришлось пройти сквозь все муки ада, расплачиваясь за ложь другого человека, он проклинал Оскара Шиндлера за все, что выпало на его долю: и за Гросс-Розен, и за ту ужасную скалу в Маутхаузене, с которой сбрасывали узников, и, наконец, за «марш смерти» [10], который ему и многим другим пришлось совершить, когда война уже заканчивалась.