Николай Кондратьев - Старший брат царя. Книга-1

— Погоди, не горячись. Тебе ведомо, что инокиня София — это великая княгиня Соломония? Порадуется она на тебя, поласкает, и увезут тебя опять в далекий монастырь. Потом на ее похороны тебя возили... Ты остался послушником, а мой отец и Аким старцу Пантелеймону, наставнику твоему, страшную клятву дали. О встречах Софии с тобой они забыть поклялись. А все это потому, что ты и есть сын Соломонии, великой княгини!

Юрша, стараясь казаться спокойным, спросил:

— Это ты хотел сказать мне? Это же враки!

— Отец верил, и я верю.

— Ну и верь, меня это не касается.

— Постой! Тебя касается, да еще как! Ты меня должен спасти. Сделай так, чтобы я убежал. На дыбе не выдержу, все расскажу. Так что тебе рядом висеть. Теперь все, думай. Да Акима спроси... Пошли, а то стрельцы не поймут, чего ты опешил.

Передал Юрша пленного стрельцам и задумался. «Еже такой слух дойдет до государя, он удалит его от себя, а может статься, и хуже... Вот тебе и сватовство за боярскую дочь!.. Что делать? Пожалуй, самое время посоветоваться с Акимом».

Жили они с Акимом в доме наместника в небольшой светелке. Пошел Юрша туда, но по пути повстречал наместника, который обрадовался встрече и потащил его к себе. Там, кроме Федора, был еще лобастый молчаливый мужик — товарищ наместника Семен. Все были во хмелю, раскраснелись, расстегнули летники. Говорил же один наместник, громко, размахивая руками:

— Пейте, ребята, пейте! Вы такое содеяли! Молчу, молчу, никому ни слова. Правда, Сенька, даже тебе ничего... Юрий, Юрша, Георгий, за твое здоровье!.. Ой, завидую, ребята, вам! Пошел, поймал, получил награду, и никаких забот. Пусть воеводы да наместники голову ломают. Ешьте, ешьте... Эй, холоп, капусты и грибков еще! А телятина где?!. Выпьем за мою долю горькую... Ох! Ребята, не дай Бог! Скоро зябь пахать, а лошадей нету. Послал в Тулу, там в табунах тысячи татарских коней напрасно траву топчут... Новая забота: перестали купцы заезжать. Говорят, Кудеяр рядом бродит. Зачем ему тут объявляться? Тут татарье свое дело сделало... Пришлось отряжать воев купцов охранять, у нас ярмарка скоро... А кругом татей разных по лесам тьма... А вот про этих самых... молчу, молчу!., не слыхал, а возле города жили. А вы, ребята, пришли, нашли, и раз... Выпьем!

Пожалуй, Юрша никогда так много не пил, как в тот раз. И чувствовал, что хмель не берет его. Под болтовню наместника как бы в сторону отошли Харитон, самозванец, Деридуб. А вдруг приблизились, встали рядом Таисия, барыня Мария, Прокофий... К чему бы это? Выпил еще ковш хмельного, и отошли они... Прямо перед ним — Иван... Смотрит неотрывно своими страшными глазами и приближается, приближается... Еще одну братину вина, еще...

На следующее утро Юрша беседовал со знахарем, дал ему серебряную копейку и пообещал золотой, если вылечит раненого. Потом приказал около избы сделать лежанку и выносить на свежий воздух самозванца. Распоряжался, а сам не мог отделаться от нахлынувших видений прошлого. Надеялся, верил, что отделался от них уже давно, забыл, ан нет...

Вышел за городской частокол, сел на обрывистом берегу Зуши и целиком отдался воспоминаниям... Матери своей он не знал. Жил у строгой монастырской прислужницы Домны. Помнил он ее сердитое худое лицо и карие, совсем не сердитые глаза. Она часто рассказывала ему сказки. Рядом с ней иногда появлялась добрая, милая чернобровая монахиня... Иногда он оставался с ней. Когда никого не было, никто не видел их, она целовала его, прижимала к себе, плакала. Все время говорила что-то. Ее слов он не понимал, но они казались ему волшебной песней...

Потом Домна стала показываться реже, удалилась куда-то, рядом начал появляться Аким и старец Пантелеймон. Учеба, прогулки, молитвы... И как редкие праздники поездки в далекий Суздаль... Если на возу, то с Пантелеймоном, а верхом — с Акимом.

В Суздале Пантелеймон уводил его в лес, что на бугре за Покровским монастырем. Там их ожидала инокиня Софья. Она садилась на пенек, угощала Юршу сладостями, пирожками. Пела песни, иной раз божественные, чаще светские, печальные, про горькую бабью судьбину... Потом он никогда не слышал такого серебристо-чистого задушевного пения. Именно так, наверное, должны петь ангелы, о которых много говорил Пантелеймон.

Юрша, юный послушник, своим маленьким сердцем понимал, что большое горе и незаслуженные обиды пришлось испытать этой инокине, не нашедшей успокоения и здесь, за каменными стенами монастыря. Сколько неизрасходованной нежности было в ее ласках! Он смотрел в добрые глаза, целовал ее руки, пахнувшие так же, как кипарисовые четки, прижимался к ней... И до сих пор помнил особый запах ее рясы, пропитанной дымом ладана. Что-то домашнее, родное, неуловимое, близкое было во всем ее облике.

А как она оберегала его сон, если он засыпал, положив голову к ней на колени. Расставаясь же, горько плакала. Однажды Юрша увидел, как Пантелеймон, наблюдавший сцену прощания, отвернувшись, смахнул слезу с седой бороды.

Однажды темной ночью в монастыре поднялся переполох. Старцы разбудили Юршу, помогли тепло одеться и на нескольких санях помчались в метельную ночь, останавливаясь только менять лошадей.

На следующую ночь приехали в Суздаль и сразу — в церковь. Там пусто и глухо, горят свечи, на возвышении — гроб, вокруг черными тенями маячат несколько монашек, одна из них читает у аналоя, монотонно и горестно.

Юрша не плакал, потому что не знал, кто эта суровая покойница, и не хотел знать... И все ж добрая, ласковая, родная инокиня больше не появлялась. Иногда он видел ее во сне, радость охватывала его, он порывался к ней и просыпался. Потом горько плакал — зачем не досмотрел сон...

Как-то он спросил Пантелеймона, кто такая инокиня Софья. Обычно старец обо всем рассказывал обстоятельно, повторял, чтобы послушник запомнил на всю жизнь. А тут задумался:

— Сын мой, я тебя всегда учил добру. И на сей раз скажу: тебе многожды снился сон, и эта инокиня приснилась тебе, забудь ее. А еще приснится, приходи ко мне, будем вместе молиться... И никому не рассказывай о своих снах.

Только один раз Юрша нарушил это наставление. Тогда возвращались они в подводе с Акимом с сенокоса, и он спросил его про инокиню Софью. Аким дремал до этого, а тут сон как рукой сняло. Внимательно посмотрел он на Юршу и ответил нарочито безразлично:

— Чего-то я не помню такую. Ты где ее видел?

— В Суздале, с тобой ездили.

— Не знаю... Может, во сне приснилось?

Честный, любящий Аким тогда, наверное, впервые соврал ему. Юрша все понял и больше никогда о том не спрашивал... А теперь придется спросить...

Раздался конский топот, подъехал Аким, будто почувствовал, что он сейчас ему нужнее всех.

— Вот ты где, а я обыскался.

— Понуждился зачем?

— Да нет. Вчера перебрал ты... Думаю, мучаешься с непривычки. Рассолу привез.