Станислав Хабаров - Аллея всех храбрецов

Он шёл уже переулками, между стен из заборов, и думал только о том, как бы выйти хоть куда. Наконец, улочка стала шире, появились отдельные фонари, и он остановился на площади перед трехэтажным кирпичным зданием, у крыльца которого курило несколько человек.

– Ещё один, – сказал старичок, в пиджаке и кепке. – Опоздал.

– Да, опоздал, браток, – сказал молодой парень в синих тренировочных брюках и кедах. – Уже закрыли.

Мокашов не понимал, о чём они, стоял и делал вид, что понимает, ждал момента, когда уже можно будет спросить. Куда его всё-таки занесло?

Здесь, рядом с фонарем, ночь выглядела тёмной, и он подумал с тоской: надо же, чёрт дернул. Поперся ночью и, бог знает, куда привели его хмель и крепкие ноги. Подумал он об Инге, но тут же и мысли прогнал. Ему захотелось действий. Необходимо завершить этот нелепый день.

– А что, мужики, – спросил он, – так и будем стоять?

– До пяти придется, – загадочно ответил другой молодой, тоже в тренировочном костюме. – В пять откроют.

– Можно и к Степанычу, – угрюмо заметил его приятель. – Денег вот только нет.

– Деньги найдутся, – обрадовался Мокашов. – Пошли.

Они шли улицами и тропками, срезая какие-то углы. Потом ребята, взяв деньги, пошли к освещенному фонарем ларьку, кричали:

– Степаныч, а Степаныч.

Вышли довольные, с двумя бутылками и пачками сигарет, и пока шли обратно, небо на востоке сделалось зеленым, туман осел и стало видно вокруг.

Они сели на лавочку перед тем же кирпичным зданием, и один из парней – Константин пошел куда-то за стаканами. Вернулся он с черным хлебом, двумя помидорами, зеленым, ворсистым, видно с грядки, огурцом.

– Прошу стаканы, – рассказывал Константин, – а старик кричит: "эй, бабка, дай людям закусить". Жалко, соли не взял.

Они разлили по полстакана. Причем себе Мокашов не долил, объясняя, что выпил прежде: пейте, пейте.

Ребята налили ещё, чокнулись.

– За твое здоровье, друг.

И стали рассказывать о своей части, о сержанте – сволоче, но их уважающем.

– Скажи, что ты – мой братан, – говорил один из них и клал руку на плечо Мокашову. И Мокашов пил с ними, слушал и соглашался: да, мол, всё – правильно.

– Пошли, друг, с нами, – говорили они, когда в пять часов отворились двери.

"Общежитие текстильной фабрики" было на вывеске над дверьми. Они поднялись по лестнице и шли какими-то пахнущими ободранными коридорами, затем сели у окна на скамью. Мимо них пробегали женщины в халатах. Иные что-то бурчали под нос.

– Пойду, разведаю, – сказал Константин и скрылся за дверью.

– Подождём, – кивнул его приятель и, откинув голову к стене, мгновенно заснул.

"Зачем я тут?" – подумал Мокашов.

Но вернулся Константин.

– Пока нельзя, – объяснил он рассудительно, как делал всё. – Сейчас вот уйдут на смену.

Они закурили, и какая-то женщина сказала:

– Чего это раскурились? Не дома.

– Ничего, бабушка, ничего, – сказал Константинов приятель. Проснулся он так же внезапно, как и заснул.

Затем они очутились в большой пустоватой комнате, у чьей-то кровати, и Константинов приятель, кивая на Мокашова, говорил:

– Братан, вот приехал. Поглядеть на невесту. "Невеста" смущалась, закрывала лицо простыней, говорила:

– Что же вы не предупредили?

– Выйдите, – сказала лежавшая в самом углу женщина, до этого казавшаяся спящей. – Выйдите, одеться надо.

– А мы отвернёмся, – сказал Константин. – И подглядывать не будем, всего-то может раз и обернёмся.

Они ещё покурили в коридоре, и Мокашов было хотел распрощаться, но тут появилась "невеста" с подругой и повели их в красный уголок, где был диван, телевизор на тумбочке. Они сидели за столом, а Константинов приятель рассказывал:

– Подумал я: это серьезно. Надо, думаю, братана вызывать. А как, маманя?

– обращался он к Мокашову.

– Ничего, – односложно отвечал тот. Ему всё уже надоело. Бессонная ночь и выпитое отупили сознание, и голоса с трудом пробивались сквозь вязкую пелену.

Затем Константин с приятелем вышли, и Мокашов остался наедине с "невестой". Сказать было нечего, но молчать она считала неприличным, а потому непрерывно повторяла:

– Что же вы не предупредили?

Тогда он встал, сказал:

– Не верьте вы им, всё они вам врут, – и вышел.

Куда идти он не знал. Из-за двери раздались странные звуки. Он отворил дверь. "Невеста" плакала. Он растерялся. Она сказала:

– Зачем вы шутите? Если бы вы знали, как тут одиноко и скучно. Если бы вы знали, – её лицо сморщилось, и стало совсем немолодым, но она пересилила себя, заулыбалась. – Уехать хочется. Нету сил.

А он подумал, как всё это сосуществует рядом. И в тоже время так далеко, как на другом конце земли: солдаты, обманывавшие в увольнении ткачих, и они сами, возможно, даже желавшие быть обманутыми. И это тоже жизнь, а чем она лучше той, что у него?

У выхода он столкнулся с приятелями, успевшими, видно, выпить ещё..

– Вторую бутылку кто-то упёр.

– Я говорил тебе: прячь, – отвечал Константин.

– Следил, значит, гад, – глотал окончания слов Константинов приятель.

– Пока, – сказал Мокашов. – Я пошёл.

– Куда? – вцепился в его рукав Константинов приятель. Но Константин оказался на высоте.

– Бывай, друг. Проводи человека на автобус. Пиши нам, друг, номер части запиши. По субботам мы в увольнении.

Они отправились с Константиновым приятелем. Тот нёс уже вовсе нечленораздельное, благодарил, орал бессвязные песни громким голосом.

На остановке автобуса он начал задираться, и Мокашов не знал, как его унять.

– Ты без меня не уезжай, – говорил он заплетающимся голосом. – Я тебя провожу. А вечером с бабами приедем. Они поначалу всегда ломаются. А потом ничего. А здорово я тебя: братан. Ты постой. Я сейчас. Только к братве подойду.

Еще несколько солдат стояли на автобусном кругу.

– Автобус не скоро, – объяснил мужчина с сумрачным лицом. – Советую пройти до шоссе. А там на устринском автобусе. От Устри идет. Но с вашим приятелем… – он понимающе кивнул.

Мокашов зашел за угол диспетчерского домика, прошел по улице, оглянулся, и драпанул по пыльной дороге от “приятеля”, от минувшей ночи, от себя самого. Только теперь до него дошло, что ночью, разморенный теплом машины, сошёл не на ту сторону шоссе. И, забирая вправо, чуть не пришел в Красноград с другой стороны, и сделав круг, попал в маленький текстильный городок. Он шёл и думал, что же всё-таки сделать? Привезти сюда ребят или пригласить ткачих в ДК. Они рядом, но в разных мирах. В полукилометре от них – сплошное средневековье. Но вправе ли он вторгнуться в чужую жизнь? Вот влез и замутил. А кому он судья? Он как алхимик, со своим собственным решением осчастливить людей. И на что вообще способен он?

Он шёл теперь вдоль шоссе, по солнцу. Костюм его, прежде бывший с иголочки, сморщился, воротничок давил шею и туфли имели жалкий вид. Воскресное солнце уже поднялось высоко. День был чудесный.