Станислав Хабаров - Юрьев день

Маэстро все-таки остался. Он подошел к черноволосому проектанту, спросил его: как дела? Но тот в недоумении посмотрел на него, как смотрел на него руководитель семинара по философии, когда он на контрольном занятии в присутствии представителя парткома попросил слова и сказал всё наоборот.

Маэстро еще немного посидел, но спрашивать было не у кого, и он двинулся к выходу, заглянув по пути в пустующий зал МИКа. Ребят он застал за корпусом гостиницы и у них был странный вид. На плечах их были накинуты пальто, а голые груди были повернуты к солнцу: они загорали. В руках Чембарисова был пучок красных и жёлтых цветов с короткими корешками.

– Тюльпаны? Откуда? – спросил Маэстро.

– А их полно там, – кивнул Чембарисов в сторону степи. – И степь там потешная такая, вся точно в зеленых ворсинках. Знаешь, как ворсистые пиджаки.

– Ты поясни ему лучше про не выбритую бороду. Это ему доступней.

– Мы вокруг пошли, – продолжал Чембарисов, – отлично видно.

– А ты до этого не видел? – спросил Взоров.

– Видел из столовой: хвостик какой-то.

– А ты на стометровке не пробовал? У тебя же отличная реакция.

Когда запускали с соседней площадки, то на других площадках обычно о запуске не объявляли, и жизнь на них шла своим чередом. Но грохот, непременный грохот в момент старта был лучшим объявлением. Новички, как правило, бросались к окнам, но редко кто успевал: от ракеты оставалось что-то вроде прозрачного расплывающегося в небе хвостика.

– Кстати о хвостике. Мы тут тушканчика видели. Ну, и хвост у него, «будь здоров» и с кисточкой. Ничего себе, стоял, смотрел. Представляете, потеха, – рассказывал Чембарисов, – сидит себе, передними лапками шевелит. А телеметристы там фалангу поймали.

– Фаланги – они же сольпуги, – меланхолически произнес Вадим.

– Такие маленькие, серые, а прыгают – будь здоров.

– Ничего себе, маленькие. С твой нос. Нос у тебя маленький?

– Нормальный нос.

– Ну вот, и фаланги нормальные.

– А челюсти у них потешные. Сразу и вниз и в сторону ходят.

– У них просто пара челюстей: верхние и нижние.

– Челюсти – будь здоров. Тяпнет и с копыт.

– Фаланги – они же бихорхи, – меланхолически повторил Вадим.

– Какой же ты – дебил, Чембарисов. Фаланги вообще не ядовитые, у них нет ядовитых желез, – проговорил Взоров, подставляя грудь солнцу.

– Как же нет? – недоверчиво сказал Чембарисов. – Мне местные жители рассказывали про укус С самого начала нужно выпить стакан водки, а то сильная боль, а потом укол, иначе крышка.

– Ты, наверное, уже выпил стакан водки?

– Откуда? – заулыбался Чембарисов.

– Это – единственная загадка.

Маэстро постоял, послушал, подумал было: позагорать у стенки или махнуть в гостиницу, переобуться – надеть кеды и поискать тюльпаны в степи? К атмосфере непрерывного «полива» он давно привык и не обращал на него внимания. Только иногда, возвращаясь из отпуска или долгой командировки, с удивлением обнаруживал, что у теоретиков всё по-прежнему и вызывает смех, и, если верить их словам, можно подумать, для них нет ничего святого.

– Где это ты пропадал? – спросил Вадим Маэстро, оголяя другое плечо.

Глаза Вадима были закрыты, но, как слепой в знакомом районе, он и с закрытыми глазами чувствовал себя на коне.

– Это нужно вас спросить, Вадим Палыч, – обрадовался Маэстро. – Куда это вы смылись?

– Фу, Юра, – поморщился Взоров, – сколько раз тебя учили? Представляешь, сидим мы как-то на совещании по спуску. Обсудили вроде бы всё. Ну, там один неопытный человек попался. Хороший учёный, но неопытный человек. Он начал всё повторять сначала, ставить точки над «i». Все молчат, слушают, только Юре не терпится. Надоело ему, видите ли. «Ну, я пошел», – говорит. Пятнадцать человек ждут, а ему, видите ли, некогда. «Куда?» – спрашивает его председатель. И что он, думаете, ответил?

Взоров посмотрел на всех, и пауза у него вышла многозначительной, как у опытного оратора.

– Что бы вы думали? «Меня пацаны ждут». Что, Юра, не так было?

– Конечно, не так.

– Ты, Юра, как в том анекдоте… – начал Вадим. Но Маэстро не стал слушать. Он пошел было, но вернулся.

– А зачем ты оставался? – спросил его Вадим. Он закрыл одно плечо и подставил солнцу другое и часть спины. И все остальные пытались загорать и одновременно не замёрзнуть, потому что любая часть тела в тени тотчас покрывалась мурашками.

– Априле – нон ти скоприре, – почти по складам произнес Взоров, и Чембарисов повторил за ним:

– Ти скоп-ри-ре. Не очень-то раздевайся в апреле. Древнеримская поговорка.

– Опять за своё? – спросил его Взоров.

– Зачем ты оставался? – спросил Вадим, напирая на «ты». – Ведь новой телеметрии не будет до одиннадцати часов.

Маэстро пожал плечами. Даже тут, у стены гостиницы в голове его потрескивало, как в комнате управления полётом, и звучали разные голоса: «Прохождение сигнала… двадцать пятый, я восемнадцатый… слушаю вас, восемнадцатый…» Но теперь, среди этих блаженно жмурящихся фигур он не смог бы объяснить толком: для чего ему было нужно оставаться? Он скорее по-иному поставил бы вопрос: зачем было нужно уходить? И потому он спросил безо всякой связи с предыдущим:

– А что на комиссии было?

– Ну, что. Обычное, – сказал Вадим. – Доклад технического руководителя. ЭСПэ повыпендривался. «Стрелять не хочется, стрелять надо», – произнес Вадим измененным голосом, отдаленно походящим на голос Главного конструктора. – Председатель по-обычному вопрошал: «Какие будут суждения, замечания, предложения?» А потом опять Главный выступил: «Программа предварительной отработки завершена с положительным результатом… В связи с этим выношу предложение выводить ракету и станцию на стартовую позицию и проводить полёт по заданной программе».

И хотя Вадим говорил все это безразлично шутливым тоном, Маэстро опять почувствовал, как немножко заныло внутри, как бывало с ним во время торжественных объявлений по радио о новой победе в космосе, как было совсем недавно в комнате управления полетом.

– А Славка учудил. Какой-то генерал спросил: «Во сколько старт?» Кто-то ответил: «В семь тридцать восемь по-московскому». «А точнее?» Тут заминка. Главный: «Есть тут баллистики?» Баллистики встали: «Точное время в полетном задании…» Тогда Славка поднялся орёл орлом, по орлиному посмотрел и говорит: «Семь часов тридцать восемь минут, сорок одна и двадцать пять сотых секунды…» И сел. Жаль, кинокамеры не работали. Картиночка была.

– Априле – нон ти… – начал было Чембарисов.

– Ох…, – вздохнул Взоров, – научили на свою голову. Ты хоть знаешь, что такое «Априле», как ты говоришь?

– Я знаю, что июль в честь Юлия Цезаря, – заулыбался Чембарисов, – а январь – Янус, что значит двуликий.