Станислав Хабаров - Юрьев день

«Неудобно молча идти, – подумал Маэстро. – Но о чём говорить? Институтских интересуют только защиты. Кто защитился и когда». И спросил:

– Не защитился еще?

– Нет, но собираюсь. А ты?

– У нас в Краснограде пока нет Ученого Совета, – мягко ответил Маэстро, – но обещают.

– Тогда не зевай, занимай очередь. Не успеешь оглянуться, такой выстроится хвост. Ты у кого?

– У Викторова.

– Селиванова знаешь?

– Как же. Начальник сектора.

– Хороший дяденька?

– Какой он дяденька? Чуть старше нас.

– Хочу его в консультанты пригласить. Теперь требуют консультанта от промышленности. Не мог бы словечко замолвить?

Просить Маэстро не любил, но не умел и отказывать. Поэтому покивал.

– А ты, вижу, не помнишь ничего. Напомню: ТП, гостиница, засор стюардесса… Продолжать? Вижу, вспомнил.

Маэстро, действительно, вспомнил парня с ТП, но этот был стрижен под ноль и какой-то не чёрный. Видно сошёл загар.

– На разных языках говорим. Ты о кандидатской, я – о курсовой. Запустил, упустил, теперь бы закончить институт. А это, – он провёл ладонью по голове. Я ведь как бы служу. Начал там, а заканчиваю здесь. Папаня пристроил в военном институте. Он ведь у меня – заслуженный и строил космодром. Осталось всего-ничего, несколько месяцев. Хотел бы попасть в Красноград.

А пока они шли по бывшему Ракетному институту..

– Пуфф-фф, – раздался неожиданный звук. – Пуф, – выдохнула труба. И у них над головами поплыло в сторону прозрачное оранжевое облако.

– Партизанят, – кивнул студент в сторону облака. – Думаю, переведут отсюда эту богадельню. Понимаешь, роза ветров направлена в сторону города, и работа на стендах запрещена.

– А куда?

– За черту оседлости. Куда-нибудь к Окружной. Выходит, ты и не готовишься?

– Нет, – ответил Маэстро. – Мне это ни к чему.

Он подумал о задачке, описанной в статье. Как он ею переболел: бросал, не находя подходов, и начинал сызнова, и повторялось это много раз. А потом, когда что-то получилось, стало так неинтересно, что не хотелось оформлять.

Они подошли к зданию и пошли между ним и забором. Судя по виду, здание это было старым, одним из первых здесь выстроенных. Потом его неоднократно перестраивали; об этом теперь рассказывал разноцветный кирпич.

– Ты к кому, собственно? – спросил студент.

– К Мстиславу Всеволодовичу.

– О…, – с уважением сказал студент, – значит так, запросто к академикам? Тогда мы с тобой, понимаешь, напрасно здание обошли.

Потом Маэстро попал в приемную, потолкался среди ожидавших и узнал, что Мстислав Всеволодович уехал только что. Где теперь его разыскивать? В институте «Прикладной математики» или в президиуме Академии Наук?

Так он и вернулся тогда со статьей в чемодане. А потом уже из Краснограда её по почте послал. Ответа долго не было, а потом пришло уведомление, что её зарегистрировал входящим солидный журнал.

Время от времени он просматривал журналы: не появилась ли? Пока ему не надоело.

«… Экспериментальный красавец ТУ-144 скользил на экспериментальной высоте и экспериментальные красавицы-стюардессы приступили к своим служебным обязанностям… – продолжалось письмо. – А именно, пристегнув нас предохранительными ремнями, умащивали благовониями и непрерывно курили фимиам. Мы поступили так, как действовал в подобных случаях хитроумный Одиссей. Окруженный пением сирен, он просил своих спутников: „Привяжите меня покрепче…“»

– Привяжите его покрепче, – сказал Вадим проходящей стюардессе. – У него неспокойный сон.

Славка спал, запрокинув голову на спинку кресла, постанывая и вскрикивая во сне. Ему казалось, что его вызывают, и он бежал по бесконечным коридорам, не видя конца пути.

– Почему вы не на рабочем месте? – гремело над ним, как из динамика громкой связи.

– Я на рабочем месте, – отвечал он, не прекращая бег.

– Где же ваше место? В гостинице?

– Да, – отвечал Славка, понимая, что говорит не то. – Мое место в гостинице. Я работаю в режиме вызова.

И опять бежал куда-то, спеша и опаздывая.

– Ничего, – кивал Вадим стюардессе. – Этому юноше порядком досталось. Он, если можно так выразиться, – наш основной герой.

А «основной герой» метался и вскрикивал, ворочался в удобном самолётном кресле, переживая, видимо, события последних дней.

Государственная комиссия была собрана в конференц-зале. Столы были расставлены буквою «Т». У её коротенькой палочки сидел председатель комиссии, а в углу, как раз на стыке столов, занял место Главный конструктор.

Всё пока идёт ритмично и слаженно. В комнате жарко. По углам расставлены яркие прожекторы – «юпитеры». Заседание снимается на плёнку. Стоит прекратиться стрекоту камер, как сидящие за столом тотчас хватаются за бутылки и стаканы. Их в изобилии на столе. Остальным, не членам комиссии, размещающимся у стен, остается только сглатывать слюну: что дозволено Юпитеру… Снова трещат кинокамеры и у всех торжественные лица. Снимается история. Председатель задает вопросы. Руководители служб, ответственные по системам, отвечают. И условно их ответы можно выразить одним словом.

– Готово.

– Готово.

– Гарантируете ли вы работу вашего прибора?

И первая заминка, представитель института Академии наук затянул ответ.

– Я думаю, теперь наш прибор…

Главный уже почувствовал неуверенность.

– Вы гарантируете безотказную работу?

– Я думаю…

– Здесь никого не интересует, что вы думаете. Гарантируете ли вы безотказную работу?

– Но на проверочных испытаниях имелось отклонение.

Трещат кинокамеры, снимая незапрограммированный эпизод.

– Почему прислали некомпетентного человека? Где руководитель работ?

«Отчего он так, – думает Славка о Главном. – Видно, стоит войти в положение и потянется длинная цепочка. А кому охота из кожи лезть? Сроки всегда предельные».

К готовности этого прибора возвращаются в конце заседания.

– Гарантируется ли работа прибора?

Отвечает молодая хорошенькая женщина – представитель Академии Наук, отвечает по форме, но все улыбаются. Улыбается и Главный.

Эту женщину он увидит позже на стартовой площадке перед заправкой ракеты.

– Вот что, голубчик, – подзовет он дежурного, – возьмите мою машину и увезите её с площадки. – Вы меня поняли?

На площадке, конечно, есть и другие лишние, но их трудно отличить. А она – лишняя, и это ясно, как божий день.

Маэстро не сиделось на месте. Он то читал газеты, оставленные в кармашках впереди стоящего кресла пассажирами, летевшими сюда, то принимался смотреть сквозь иллюминатор на далекую землю, проплывавшую под самолётным крылом. В начале полета она была ровна и безжизненна, словно иная, красновато-серая планета. Потом на её однообразном фоне появились черные или ворсистые, зеленоватые квадраты полей. Временами то там, то тут возникали кляксы степных озер, с высоты лишенные привычного блеска и окрашенные в цвета засвеченной фотобумаги. А пески и невысокие горы напоминали безбрежный муаровый плащ. И вот, когда глаза устали от бесконечности серо-розового цвета, сначала краем, потом, захватывая все большее пространство, появилось лазурного цвета море. Было оно светлее неба и светилось яркой отчаянной голубизной. За ним пошли сплошные посевы, похожие на грубую ткань, затканную зеленой ниткой. И среди них, словно разграфленные короткими черточками, нанесенными уверенным резцом, появились на теле земли симметричные клеточки – города.