Виктор Зонис - Соломон. Царь тысячи песен

Иосафат кое-как взял себя в руки и, тщательно подбирая слова, произнес:

— Я верю, что человек рождается по воле Господа нашего не просто так. Каждый должен прожить свой век, делая то, на что сподобил его замысел Божий. Я прожил уже много лет и все, что я умею — это составлять прошения для людей, ну, и немного для себя, записывать притчи и рассказы по истории нашей… — Иосафат беспомощно развел руками. — И больше ничего. Вот и страшно мне не оправдать доверие твое… боюсь, не справлюсь я…

— Да, страх, страх… Извечный и неразлучный спутник нашей жизни. Он рождается с нами и покидает нас вместе с последним вздохом. Его испытывают все — от царя до нищего бродяги. Иногда он спасает нас от смерти, но всегда не дает жить… А почему ты решил, что составление прошений и есть предназначение твое в жизни? Не боишься, что Господь возложил на тебя иную миссию, а ты не распознал это? Разве ты пробовал заниматься чем-то большим, искал мучительно путь свой истинный? Нет, — Соломон жестом остановил пытающегося что-то возразить писателя. — Выучившись грамоте, ты сразу решил, что всегда сможешь заработать на фиников горсть и вина чашу, и успокоился этим. А записи, — Соломон кивнул в сторону мешка, сиротливо приткнутого к подножию скамьи, — нужны для того лишь, чтобы наложница твоя смотрела с обожанием и любовью, когда ты читаешь ей огрывки из них. Или ты жаждешь славы писательской? Тогда почему держишь их в мешках, подальше от глаз человеческих?

— Нет, великий царь, все проще гораздо: сомневаюсь я, достойны ли скромные записи мои внимания, особенно внимания господина моего…

— А я тебе скажу еще проще: перемен ты боишься, а славы тебе хочется, только без усилий особых, без утраты независимости твоей нищенской. Рабом, Иосафат, может быть и свободный человек, если рабство живет в сердце его. Знаешь, где я провел первый свой царский день? — неожиданно спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил. — В архиве Давида, просматривая записи о жизни отца моего, Саула и пророков. И первой моей мыслью после того было забыть поскорее все, что прочел я в табличках и свитках этих, — Соломон потряс перед писателем папирусным листком. — Потому что писались они рабами, завистниками и неучами… Нет, не слугу хочу я видеть в лице твоем, не слугу царя и не раба его — таких у меня многие тысячи от края Израиля и до края. Помощник мне нужен, советчик, человек с душой светлой и возвышенной, любящий страну свою и народ свой.

Иосафат долго молчал, его лоб прорезала глубокая складка, и губы зашевелились, проговаривая неслышно лихорадочно проносившиеся в голове мысли. Соломон пристально смотрел на сгорбившегося старика. Не мешал ему. Ждал.

— Какую задачу ставит передо мной великий царь? — тряхнув головой, решительно произнес писатель. — Я сделаю все, что в силах моих. Только боюсь, сил этих немного осталось. Стар ведь я годами… — горько вздохнул Иосафат.

— Как знать, кто стар, а кто молод? Старость не в годах прожитых, а в сердце усталом. Отец мой, Давид, прожил недолгий век, но дела его вместили три обычных человеческих жизни. Не гневи Бога и думай о том, что не сделано еще, тогда и годы преклонные отступят от тебя вместе с мыслями о них. Слушай меня внимательно, Иосафат. Задумал я составить летопись о народе Израиля от самого сотворения Мира Господом нашим! Собрать воедино все записи из архива царского, у пророков, левитов, судей. В каждом поселении — городе и деревне у старейшин, сказителей народных тоже есть записи, рассказы о событиях интересных и важных, только, уверен, все они по-разному понимают события эти. Каждое колено Израилево натягивает на себя одеяло славы по размеру гордыни своей, а соседей и братьев не преминет унизить и осмеять. Ты знаешь, что я начинаю строить Храм, и это важная ступень в объединении народа нашего. Но к объединению ведет не одна ступень. Без истории народа не может быть самого народа! Двенадцать колен — это двенадцать частей единого тела. Разве кто-то может сказать, что правая рука главнее левой или сердце важнее головы?

— Но это же огромный труд! Разве по силам смертному человеку выполнить это?

— Не только одному, даже десятерым не по силам, — улыбнулся Соломон. — Да и конца этой работе не будет, пока жив народ Израиля! Левиты и старейшины из всех пределов будут доставлять сюда, во дворец, записи. Об этом позаботятся первосвященник Садок и начальник над наместниками Азария.

Ты же подберешь себе из числа судей, сказителей и старейшин помощников умных и беспристрастных. На это даю тебе полную власть и свободу. Когда все записи будут собраны и разложены по годам и событиям, мы с тобой, и Первосвященник Садок и пророк Гад, отбросив ложное и противоречивое, и составим, с Божьей помощью, летопись эту.

— Я даже и мечтать о такой чести не смел! — дрожащим от волнения голосом прошептал Иосафат. — Но почему именно меня выбрал Великий царь для миссии этой?

— А кого бы выбрал ты на моем месте?

Иосафат подумал немного и растерянно развел руками.

— Не знаю, никто на ум не приходит…

— Значит, и некому, кроме тебя, — усмехнулся Соломон и уже серьезным тоном добавил: — Твои сомнения и определили мой выбор. Раз ты сомневаешься, значит, понимаешь важность труда этого. А раз понимаешь, значит, и исполнишь достойно. Вместе будем писать Историю, если ты возьмешь и меня в помощники свои.

— И — раз, и — два! — огромный валун на мгновение замер на веревках и с грохотом приземлился в облаке пыли у подножия горы.

— Давааай! — крикнули снизу, и четверо мужчин, упершись ногами в площадку, спустили следующий камень.

— Все, на сегодня хватит! Дай Бог, завтра все это перетащить к камнетесам. Спускайтесь! Завулон еду привез, не поспеете! — сотник, прикрывая платком рот, выскользнул из плотного облака пыли, окутавшего подножие горы.

— Кончай работууу! — подхваченный сотнями голосов прокатился эхом залихватский призыв, и уставшие, серые от пыли люди, словно кроты, медленно стали выползать из огромной каменоломни.