Виктор Зонис - Соломон. Царь тысячи песен

Умножается имущество, умножаются и потребляющие его; и какое благо для владеющего им: разве только смотреть своими глазами? Сладок сон трудящегося, мало ли, много ли он съест — но пресыщение богатого не даст тому уснуть. Есть мучительный недуг, который видел я под солнцем: богатство, сберегаемое владетелем его — во вред ему. И гибнет богатство это от несчастных случаев: родил он сына, и ничего нет в руках у него.

Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришел, и ничего не возьмет от труда своего, что мог бы он понести в руке своей. И это тяжкий недуг: каким пришел он, таким и отходит. Какая же польза ему, что он трудился на ветер? А он во все дни свои ел впотьмах, в большом раздражении, в огорчении и досаде.

Вот еще, что я нашел доброго и приятного: есть и пить и наслаждаться добром во всех трудах своих, какими кто трудится под солнцем во все дни жизни своей, которые дал ему Бог; потому что это его доля. И если какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться от них и брать свою долю и наслаждаться от трудов своих, то это дар Божий. Недолго будут у него в памяти дни жизни его; потому Бог и вознаграждает его радостью сердца его.

…В четыреста восьмидесятом году по исшествии сынов Израилевых из земли Египетской, в четвертый год царствования Соломона над Израилем 7 числа месяца Зиф, ранним утром потянулись из ближних и дальних пределов, кто пешим ходом, а кто на ослицах тысячи молодых мужчин в сторону Иерусалима…

На следующий день после озарения, явившегося ему во сне, царь вызвал тирского зодчего Хирама.

— Посмотри, — Соломон разложил на столе чертежи будущей постройки, — что думаешь?

Хирам бегло посмотрел на листки папируса, взял в руки рисунок главного здания.

— Сразу и не скажешь, нужно внимательно изучить, посчитать… — осторожно, подбирая слова, произнес он.

— Это потом, возьмешь их с собой. Тут все равно ничего до конца не доведено. Как тебе сам вид Храма? Одобряешь?

— Можно, я присяду?

— Садись, садись, располагайся, как тебе будет удобно!

— Интересное решение… — задумчиво произнес зодчий. — Так вот строят у нас, — он указал пальцем на фронтон здания. — А вот здесь немного напоминает египетский стиль… — Хирам поднял взгляд на царя. — Это необычная постройка для Иерусалима, так специально задумано? Это же будет Храм вашего Бога, разве следует делать его внешне похожим на финикийские или египетские дворцы?

Соломон хмыкнул.

— Я так и думал. Представляю, что я услышу от Садока и Гада, если даже ты сомневаешься! Не понимаю, почему нельзя перенять самое лучшее у других народов. Разве Бог разгневается, если Его Дом будет не похож на все остальные постройки в Израиле, если он будет изящен, как финикийские, и величественен, как египетские дворцы? Много ты видел в Иерусалиме красивых зданий, а?

Хирам замялся, промолчал.

— Так я за тебя отвечу — не видел, потому что их просто нет! — Соломон развел руками. — И что, нужно строить еще одно убогое сооружение только затем, чтобы не вызвать нареканий священников и старейшин? Будь на то их воля, то и Храма никакого не нужно. Да что Храм, им и страна не нужна! Сколько ненависти и осуждения пережил Давид, когда собирал пастухов и землепашцев под единой рукой, когда попытался переписать народ свой! Они все хотят, чтобы за них проливали кровь, спасая от врагов, а потом готовы проклинать и плевать вслед, если посягнуть на их нищенскую свободу; они презирают другие народы за то, что те молятся многим богам, за то, что они богаче и сильнее. Но это презрение рабов к своим господам. Любовь единого Бога нашего еще нужно заслужить, не ненавистью к другим народам, а делами, достойными славы и величия Его! Разве я должен презирать тебя и унижать только потому, что ты пришел из другой страны, потому, что ты создал своими руками прекрасные дворцы, посвятив их чуждым нам богам? Скажи, что это так, и я изгоню тебя из Израиля! Мне все равно, кому ты приносишь жертвы, главное, что ты построишь прекрасный Храм и принесешь славу стране моей и Богу моему. Если Сущий позволяет тебе приносить жертвы идолам и не карает за это, почему это должен делать я? Кто назначил меня судьей над другими народами?

Хирам неопределенно пожал плечами. Он понимал, что не с ним говорит сейчас царь, что это выплескиваются наружу сокровенные мысли Соломона, его сомнения, тревога, обиды.

Соломон внезапно оборвал свою тираду, присел рядом с Хирамом и хмуро произнес:

— Ладно, мне нужно от тебя мнение опытного мастера, со всем остальным я как-нибудь сам разберусь.

Зодчий вздохнул с облегчением, он уже успел пожалеть о своем неосторожном замечании.

— Мне нравится, очень нравится. Ничего подобного я еще не строил, да и не видел!

Лицо Соломона просветлело, взгляд стал по-юношески задорным.

— Да? Я сам все придумал! Ну, немного, правда, Давид оставил рисунков. Но общая, цельная картина появилась у меня совсем недавно.

— Сооружение очень большое, высокое… — Хирам что— то измерял маленькой бронзовой палочкой. — И тут, в помещениях его, есть нечто, что я не могу сразу уловить, какая— то неведомая гармония, скрытый смысл, величие, сродни откровению… — голос зодчего сломался, охрип, понизился до отрывочного суеверного шепота. — Я не знаю, — он поднял на царя удивленный, тревожно-восхищенный взгляд. — Не знаю, как можно это было придумать? Кто, скажи, кто надоумил тебя?

Соломон долго молчал. Его обычно розовощекое лицо покрылось бледным налетом, на лбу выступила испарина. Он внимательно посмотрел на Хирама, и взгляд его, всегда прикрытый забралом холодной отчужденности, вдруг вспыхнул, осветился глубинным лихорадочным блеском.

— Ты лучший на свете мастер, и ты понял то, что я хранил в глубине своего сердца. Это будет не просто великий Храм Иерусалима, это будет праматерь всех храмов единого Бога на всей земле и во все грядущие века! Я уверен в этом, я видел это во сне так же точно, как вижу тебя наяву. И я не знаю, кто это придумал. Может быть, я сам, может быть, Сущий нарисовал его в моем сне. Не знаю и не могу знать это. Но я знаю, что когда ты построишь его, это станет началом нового Мира, новой, невиданной доселе славы единого Бога для всех людей и во все времена! Я это знаю… — Соломон встал со скамьи, прошелся по залу, вернулся. — И тебя запомнят в веках, а заодно и меня, — уже обычным, будничным тоном, с улыбкой произнес он. Забрало опустилось, взгляд царя стал привычным — спокойным, отрешенным, холодным.

Хирам кашлянул, часто закивал головой, возвращаясь в реальный мир.

— Построю, конечно, построю, только это непросто — стены должны быть толстыми, и фундамент…