Виктор Зонис - Соломон. Царь тысячи песен

— Иосафат не похож на клеветника, я думаю, что он пишет правду.

— Правда у меня такая, что я — царь, а ты — главный военачальник. А у Иосафата правда, что он — писатель. Поэтому правда у всех нас разная, понимаешь? И правда моя должна стать Иосафатовой правдой, тогда это будет правда Израиля… Кстати, а где и с кем он живет?

— Живет он в нижней части города, недалеко от постоялого двора. Жилище у него не ахти какое: две тесных комнатки, и, по-моему, эта квартира не собственная, он ведь недавно пришел из Тифсаха.

— А с кем он живет?

— Жена, два сына, наложница…

— И наложница есть у Иосафата?

Ванея многозначительно покивал.

— И еще какая! Просто персик!

— Да? Никогда бы не подумал… Что ж, в старости молодая наложница иногда значит больше, чем собственная жизнь, — хмыкнул Соломон. — Тогда понятно! Иосафату есть за кого опасаться. Подбери ему удобную квартиру в Верхнем городе и напомни мне завтра определить для него жалованье. Писатель не должен быть голодным. Казна наша не обеднеет, а вот История может стать богаче…

Вечером того же дня Соломон впервые посетил свою главную жену — египетскую принцессу. Всю спальню царицы, не считая нескольких низких скамеек, занимало роскошное ложе, над которым невесомым облаком парил прозрачный, как паутина, балдахин. В комнате горел только один светильник, и полумрак мягкой тенью ложился на царицу. Аменет вытянулась на пестром покрывале, подперев голову кулачком, и лениво наблюдала за действиями своей служанки, плавными движениями натиравшей тело царицы благовонной мазью.

Соломон, незамеченный, стоял за шторой, в тени, внимательно рассматривая Аменет. Стройные, с узкими лодыжками ноги плавной, без единой складочки линией перетекали в упругие, сильные бедра, разделенные нежной, пушистой впадинкой; высокие груди, увенчанные сладкими росинками подкрашенных сосков, вкрадчиво двигались в такт легкому дыханию…

Соломон, желая лучше рассмотреть жену, сделал неосторожный шаг, и это заметила царица. Она вскочила, быстрым движением набросила на себя тончайшее одеяние, нисколько не скрывающее ее наготу.

— Кто здесь? — неожиданно глубоким для ее хрупкой комплекции голосом выкрикнула Аменет.

Соломон вошел в комнату и взглядом отослал прочь служанку.

— Нравится ли моей возлюбленной жене ее новый дом? Аменхотеп уверял меня, что обставил его сообразно твоему вкусу, и жилище это — маленький Египет.

Аменет капризно скривила губки.

— Что евнух может знать о моих вкусах?

— Если Аменхотеп не угодил тебе, я его накажу.

— Ах, оставь, не надо, другие еще хуже, с их крестьянскими манерами… этот хоть обходителен и ненавязчив…

— Что ж, мой отец, Давид, был сыном крестьянина, но при появлении его на поле битвы падали ниц многие великие правители, несмотря на плохие манеры царя Израиля, — нахмурился Соломон.

— Прости меня, мой господин, я не хотела тебя обидеть. Вот уже целый месяц я здесь одна, чужая всем… и ты забыл меня, еще не познав… — всхлипнула она.

Соломон улыбнулся, подошел совсем близко, сел на ложе. В нос ему ударил сладкий, дурманящий запах ее волос…

Почему я так долго к ней не шел?.. — пробилась сквозь терпкий аромат мысль, — …суета, все суета…

Соломон склонился над царицей и мягко провел языком по ее соску, одновременно сбрасывая с себя одежду.

— Погоди, — отстранилась от него Аменет, — не спеши…

Она опустила руку к полу и достала из шкатулки два небольших шарика.

— Проглоти его — и ты почувствуешь, что все самые жаркие ночи с другими женщинами не стоят одного короткого мига с египетской принцессой… проглоти его… — голос египтянки шел откуда-то изнутри, из терпких и сладких глубин манящего лона. — Не бойся, мы сделаем это вместе… могучий лев и страстная пантера… — проворковала она, кладя себе и царю на язык шарики.

Соломон почувствовал во рту мятный и одновременно вяжущий привкус. Он напряженно прислушивался к своему телу, пристально наблюдая за Аменет, за тем, как выступают вокруг ее полуоткрытых чувственных губ капельки пота, как темнеют, заостряются соски на ее тяжелой груди, как расширяется пропасть в ее бездонных глазах. Вдруг он ощутил, что жар, обволакивающий его мозг, расширился, увидел себя, словно изнутри, почувствовал, как восстала его плоть…

Спустя одно короткое мгновение он вошел в нее — мощно, глубоко, до самой бездны, до ее края… растворился в ней… распял ее. Таким он не был никогда и ни с одной из женщин, таким он не был даже в самых смелых своих снах…

Когда султану Египта и Сирии — Садах ад-Дину доложили о том, что барон Рене де Шатиньон напал на арабский торговый караван, вероломно нарушив тем самым перемирие между ним — повелителем мусульманского мира и королем Иерусалима Балдуином IV, султан побоялся поверить своим ушам. Это была неслыханная и долгожданная удача! Перемирие между арабами и крестоносцами, осквернившими одним своим присутствием Святой город, еще не закончилось, и Саладин никак не мог найти повод для того, чтобы его нарушить. Султану была безразлична судьба ограбленных и убитых соплеменников, но их гибель освобождала Саладина от клятвы, которую он дал на Коране. Уже следующим утром арабская конница окружила Иерусалим, а к вечеру все было закончено. Великий город без особого сопротивления пал к ногам великого султана.