Виктор Зонис - Соломон. Царь тысячи песен

— Что тебя смущает? — перебил Соломон. — Я строю на долгие годы!

— Рабочих у меня недостаточно — тут нужны многие тысячи.

— Ты получишь столько тысяч, сколько нужно, и еще столько же. Если понадобится — я подниму весь Израиль! Только все же подумай хорошенько, — Соломон тяжело вздохнул. — Наверное, ты прав — не нужно, чтобы Храм великого Бога Израиля напоминал всякие там языческие капища. Он должен быть красивым, величественным, мощным, но… нашим, понимаешь?

Хирам встал, низко поклонился.

— Я понял твой замысел. Это будет самый прекрасный дворец из всех, которые когда-либо строил я. И никто не сможет упрекнуть тебя в том, что Дом Бога иудейского в чем-то копирует дворцы других народов. Я сохраню твой замысел, а в остальном положись на меня.

— Я согласен с тем, что Храм должен возвышаться над Иерусалимом. Тут сомнений быть не может. Но место… — Садок неодобрительно покачал головой.

— Чем тебя не устраивает плато Орни Евусеянина на горе Мориа? Нет в Иерусалиме ничего лучше. Да и Давид купил эту скалу специально для постройки Храма, — Соломон в упор сверлил взглядом Первосвященника.

— Да, я знаю. Но это языческое место, где, возможно, Орни приносил жертвы своим идолам…

— Что, что?! — рассвирепел Соломон. — А какое место в Иерусалиме не языческое? Забыл ты, что весь город этот в течение многих лет принадлежал иевусеям, да и построен ими? Давид не просто так купил гору Мориа. Только здесь завещал он строить Храм. И чтобы очистить ее от скверны, принес многие всесожжения! Скажи лучше, что ты против строительства Храма вообще. Тебе милей, что люди будут приносить жертвы Богу в своих деревнях, а вы будете собирать с них мзду в каждый праздник? Не выйдет! Храм будет здесь — единый для всей страны, и всесожжения будут только здесь. И Скиния Завета больше не будет кочевать от селения к селению, а будет установлена в Храме навечно, потому что это Завет Бога со всем народом Израиля, а не с жителями деревень и городов — каждым в отдельности. Нет единого Храма — нет единого народа, нет государства Израиль!

— Но я же не говорил, что против самого Храма, я только…

— Замолчи немедленно! — Соломон кричал так, что поколебалось пламя в светильниках. — Ты забыл, как стал Первосвященником? Забыл, что я выбрал тебя из многих не менее, а, возможно, более достойных? Так это можно легко поправить!

— Не нужно кричать, — поморщился пророк Гад. — Соломон прав, — он укоризненно посмотрел на побледневшего священника. — Храм в Иерусалиме — это важный шаг на пути к объединению народа. Но и ты, Соломон, горячишься. Садок так же, как и все мы, желает этого. А место на горе-лучшее во всем городе. Давид поступил мудро, купив это плато для Храма. Я лично освящу его еще раз, чтобы у Первосвященника не оставалось больше никаких колебаний. Или ты считаешь, что этого недостаточно? — пророк строго посмотрел на Садока.

— Почему всегда, когда у кого-то есть сомнения, царь воспринимает это как личное оскорбление? Зачем тогда спрашивать наше мнение? — махнул рукой Садок.

— Потому что я устал убеждать вас и подталкивать к действиям. Вы — мои советники, и это должны делать именно вы, а не наоборот. Зачем я вас всегда уговариваю? Мне не нужно ваше согласие…

— Затем, что наши возражения помогают тебе принять правильное решение, — примирительно улыбнулся Садок. — Прости, великий царь, если слова мои невольно обидели тебя. За твоей мыслью трудно уследить, понять сразу. Поэтому ты — царь над Израилем, а мы только помощники и слуги твои.

— А что записал уважаемый Иосафат? — неожиданные слова Соломона заставили вздрогнуть писателя, скромно умостившегося на скамейке в самом углу зала. Царь быстро пересек комнату и встал за спиной, заглядывая через его плечо в восковую табличку. Руки Иосафата задрожали, он невольно прижал записи к груди, инстинктивно пряча от взгляда царя.

— …Что царь объяснил пророку Гаду и Первосвященнику Садоку необходимость строительства Храма на месте гумна Орни Евусеянина… — голос Иосафата охрип от волнения.

— И это все? — искренне удивился Соломон.

Иосафат встал и низко поклонился.

— Все… Зачем же писать о том, что Первосвященник… не совсем согласен с волею царя? Люди когда-то, спустя много лет, прочтут мои скромные записи, и что подумают они? Кто объяснит им истинный смысл происходившего?

Величие народа в его единстве, а величие царя в беспрекословном исполнении его воли, — виновато произнес он.

Соломон многозначительно посмотрел на присутствующих, остановил взгляд на писателе.

— Дааа… — удивленно произнес он. — А ведь прав Иосафат. Хороший урок преподнес он всем вам, — царь положил тяжелую руку на плечо писателя и усадил его на скамью.

— Мне доложили, что тебя тяготит присутствие на наших собраниях. Что же пугает тебя? Или ты не желаешь служить царю Израиля?

Иосафат бросил растерянный взгляд на Ванею, покраснел.

— Я… нет, что ты, Великий царь. Это большая честь… Только сомнения — справлюсь ли я с этот непростой задачей. Да и не привычен я. Очень трудно уследить за великими мыслями твоими…

— Настолько трудно, что ты не записал и четверти из них, — рассмеялся Соломон и уже серьезным тоном добавил:

— Бояться тебе нечего и некого. Мы все здесь учимся новой жизни. И я не исключение. Ты сделал все правильно и очень мудро. Нечего записывать все свары. Только — суть. Суть — полезную для нас и особенно для тех, кто придет после нас. Но все равно я требую более подробных записей. Не тебе решать, что достойно из слов царя, а что нет! — настроение Соломона мгновенно изменилось. — И еще я хочу впредь слышать на собраниях наших и твой голос Иосафат. Назначаю тебя советником моим, раз ты уже решаешь самостоятельно, что из слов царя достойно внимания, а что нет.

Ранним утром Иосафата разбудил властный, настойчивый стук в дверь — царский скороход озвучил приказ Соломона: после полудня явиться во дворец с записями по истории Израиля.

Мучимый тревожными предчувствиями, нагруженный довольно увесистым мешком писатель предстал перед царем в уютной беседке дворцового парка. Соломон, словно не замечая Иосафата, внимательно изучал свиток папируса. По правую руку от царя на столе горкой возвышались глиняные таблички. Наконец, тягостная для Иосафата пауза закончилась, и Соломон поднял на писателя взгляд.

— Садись, — царь указал рукой на скамейку напротив. — Чего ты все время боишься? — раздраженно произнес Соломон, глядя на дрожащие руки писателя. — Разве ты видел или слышал от кого-то, чтобы я наказывал людей без вины? Или ты совершил что-то неблаговидное и боишься раскрытия своего преступления? — взгляд царя не оставлял писателю ни единого шанса оставить вопрос без ответа.