Шапи Казиев - Ахульго

Перекусив и немного передохнув, горцы уже готовы были двинуться дальше, но оказалось, что Сурхай уснул, утомленный раной и трудным переходом.

– Не будите, – велел Шамиль, хотя и понимал, что им следует торопиться.

Шамиль чувствовал, что Граббе не станет долго отдыхать, а ринется в погоню, как гончая, почуявшая добычу.

Люди ждали, не желая беспокоить Сурхая. Но вдруг, будто понимая, что происходит, конь Сурхая подошел к хозяину, опустил к нему голову и негромко заржал.

– Едем, едем – отозвался Сурхай, приподнимаясь на бурке.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Шамиль.

– А что случилось? – искренне удивился Сурхай, будто забыв про свою рану.

– Почему мы здесь? Нам давно пора быть в Аргвани!

Шамиль только покачал головой и велел отряду трогаться дальше.

Едва они выбрались из ущелья и начали подниматься к перевалу, их глазам предстала печальная картина. Сотни семейств тянулись в гору, унося своих детей и пожитки. Здесь были беженцы из Буртуная, Гертмы, Гуни и других сел, оказавшихся на пути Граббе.

Усталые волы тащили тяжелые арбы, на которых сидели женщины с грудными младенцами и старухи, вцепившиеся в узлы со своим скарбом. Тут же лежали больные и раненые. Большинство женщин шло пешком, держа за руки детей постарше. Некоторые несли привязанные к спине колыбели с младенцами. Мальчишки гнали овец и коров, которых удалось увести из оставленных сел.

Рев скота, скрежет колес и детский плач сливались в невыносимый гул. Но мужчины старались его не замечать. Им нужно было расчищать дорогу и подталкивать арбы, с которыми не справлялись волы. Кроме того, приходилось держать оцепление, чтобы не наткнуться на неприятеля.

– Будь проклята эта война! – причитали женщины.

– Чтоб у этого генерала усы повылазили!

– Чтоб руки у него отсохли!

– Да съест ржавчина его оружие!

– Да сгорит дом его отца!

Со всех сторон подходили группы ополченцев, горящих желанием сразиться с Граббе хотя бы у Аргвани. И все вместе это напоминало бурную реку, текущую вспять.

Когда Шамиль со своими воинами догнал беженцев, люди остановились, глядя на своего имама. Затем его окружили мужчины, призывая занять оборону на перевале, а ополченцы, еще не вступавшие в битву, жаждали немедленно броситься на неприятеля.

– Нельзя пускать их за перевал! – кричали горцы.

– Пойдем и отобьем наши аулы!

– Мы их не боимся!

– Лучше погибнуть, чем так бежать!

– С каких это пор, Шамиль, твои мюриды, твои львы, стали трусами?

– Их-то дома, наверное, целы?

– Надо драться, имам!

Шамиль понимал, что каждый был по-своему прав, но была и одна, общая беда, которую невозможно было отвести поодиночке.

– Послушайте, люди! – поднял руку Шамиль.

Толпа смолкла, и даже женщины прикрывали рты плачущим детям, чтобы услышать слова Шамиля.

– Если вы признаете меня своим имамом, то должны верить мне, – громко сказал Шамиль.

– Среди моих воинов нет ни одного, чья семья пострадала бы меньше ваших. И они пришли к вам на помощь, когда вы их призвали. Не я начал эту войну, но я много раз пытался ее закончить. Генерал хочет решить дело силой, но нет на свете силы, которая может покорить свободных людей.

– Правильно! – потряс посохом старик.

– А дома мы построим новые, когда победим этого проклятого генерала!

– Как же мы его победим, если он такой сильный? – усомнился другой старик.

– На силу нужна сила.

– А голова у тебя зачем? – спорил первый.

– Ты сильнее или твой бык?

– Причем тут бык? Я про генерала говорю.

– У них генерал, а у нас – имам! Кто лучше?

– Имам, конечно, – соглашался другой.

– Вот и делай, что имам говорит.

– Имаму тоже не мешает послушать аксакалов, – произнес Шамиль.

– Скажите, уважаемые, чтобы вы сделали на моем месте?

– Я? – почесал бороду сомневавшийся.

– Конечно, если подумать…

– А что тут думать? – горячился его земляк.

– Если враг силен, его нужно перехитрить.

В спор вступали все новые участники, дело обсуждалось со всех сторон, одни интересы сталкивались с другими, но в конце концов старики решили, что нет другого выхода, как заманить противника повыше в горы и попытаться его там разбить, употребив все силы и возможности. И брошенные аулы уже не были слишком дорогой ценой за конечный успех дела.

– Приказывай, имам, – обратились люди к Шамилю, потому что он был их единственной надеждой.

– Укройте свои семьи и приходите в Аргвани, – сказал Шамиль.

– Вы ведь и сами так решили. А еще хочу попросить вас: будьте едины, ибо только в этом наша настоящая сила.

– Да ниспошлет тебе Аллах удачу! – благословляли люди имама.

– Да сбудется все, что ты задумал!

– Да не ослабнет твоя рука!

– Рука Аллаха сильнее всех рук, – сказал Шамиль и тронул своего коня.

Он уже почти миновал беженцев, как на пути у него встала изможденная женщина, одетая во все черное.

– Поберегись, мать! – крикнул Султанбек, придерживая коня.

Но женщина не шелохнулась. Она протянула руки к Шамилю и с горечью спросила:

– Даже если мы победим, кто вернет мне сына?

– Не следует роптать на волю всевышнего, – ответил Шамиль.

– Все мы кого-то потеряли.

– Я хочу, чтобы мой сын вернулся, – плакала женщина.

– Мой единственный сын.

– Я стану твоим сыном, – сказал Шамиль, – если ты меня примешь.

Женщина опустила голову, утерла концом платка слезы и уступила имаму дорогу.

На рассвете, когда кончился дождь, привезли раненых и убитых. Погибших поручили заботам отрядного священника, который, перекрестясь, принялся устанавливать между штыками составленных в пирамиду ружей походный аналой, состоявший из икон, большого креста и церковных книг.

Раненых передали в руки докторов, которые давно развернули свой фербонт – походный лазарет и теперь приступили к делу. Когда был получен приказ к выступлению отряда, раненых под прикрытием двух рот решено было отправить в Шуру.

И вот теперь под палящим солнцем, которое не оставило и следа от ночного дождя, отряд двинулся к высокому перевалу. Граббе шел вдоль правой стороны Теренгульского ущелья. Прибывший накануне батальон вместе с другими войсками, остававшимися в лагере при Гертме, а также с обозом и артиллерией двигался по левой стороне.

Траскин спал в своей кибитке, несмотря на отчаянную тряску. Накануне он слишком переволновался. Чтобы как-то отвлечься от пугающей пальбы, Траскин велел накрыть богатый ужин, ожидая, что Граббе вот-вот вернется с победой. Но вместо него компанию Траскину составили генералы Галафеев и Пантелеев. Последний прибыл из Шуры с батальоном и фургоном маркитанта на хвосте.

Несмотря на то, что приборы подпрыгивали от каждого орудийного выстрела, а вино лилось через край, они славно отужинали. Граббе не появлялся, и они стали пить за его скорейшее возвращение в лагерь, за удачный штурм, за победу, за здоровье императора, за военного министра Чернышева, а потом и друг за друга. После нескольких бокалов настоящего французского вина из собственных запасов Траскина все сидевшие за столом перестали замечать неудобства ужина почти на поле боя, зато показались друг другу любезнейшими людьми. Сверх того, они распознали друг в друге истинных героев, которым несправедливая судьба не позволила на этот раз проявить свою храбрость. Они готовы были тут же отправиться к Буртунаю, дабы явить пример стратегического гения, но приказа от командующего все никак не поступало.