Шапи Казиев - Ахульго

Видя, что творится на Новом Ахульго, на которое Граббе обратил все силы, Омар-хаджи решил послать на помощь имаму остававшихся у него мюридов. Стрельба со Старого Ахульго мало вредила штурмующим, и воины давно просили коменданта отпустить их туда, где шла тяжелая битва.

Среди спешивших к имаму был и Хабиб. По пути он встретил свою жену, которая несла мюридам охапку заряженных ружей. Ребенка, чтобы не оставлять одного, Парихан привязала к спине.

– Куда ты? – окликнула она мужа.

– К Шамилю! – ответил Хабиб.

– И ты иди со мной.

– А как же наш ребенок? – спросила Парихан.

– Это не тот день, когда заботятся о своих чадах, – ответил Хабиб.

– Бери кинжал и сражайся.

Парихан отдала мужчинам ружья, расстелила под камнем свой платок, положила на него мальчика и поцеловала его на прощанье.

– Да сохранит тебя Аллах, сынок мой, – сказала он сквозь слезы и поспешила за мужем.

– Первым делом рубите офицеров! – напутствовал воинов Омар-хаджи.

– А кто это – офицеры? – спросила мужа Парихан.

– Командиры, – объяснял Хабиб.

– С большими значками на плечах. Это они заставляют солдат нападать на нас.

Подмога, явившаяся со Старого Ахульго, помогла горцам удержать свои позиции. Но жертв было слишком много. Среди погибших был и Хабиб. Парихан, стеная, оттащила его от линии огня, надеясь, что он только ранен. Но Хабиб лишь улыбнулся свой жене и устало закрыл глаза. Парихан будто окаменела от горя, но затем, закусив до крови губу, вернулась на позицию и заняла место мужа. Она рыдала и дралась, дралась так, будто жаждала уйти вслед за своим Хабибом.

Когда битва стихла, Парихан вернулась, чтобы похоронить мужа, и увидела сидящего перед ним старика. Это был отец Хабиба. Несчастный Курбан отказывался верить, что потерял сына, которого так старался сберечь. Он шептал его имя, гладил его опаленную бороду и не видел ничего вокруг. Курбан не заметил даже Шамиля, который появился со своими помощниками и остановился, чтобы прочесть над погибшим молитву.

– Хабиб был отважным мюридом, – сказал Шамиль, пожимая руку Курбану.

– Да возвеличит его Аллах.

– Был, – горестно кивнул Курбан, вынимая из рук сына знаменитую двурогую саблю Зулькарнай, которая не сумела спасти Хабиба.

Увидев слезы в глазах старика, Парихан перестала сознавать, что с ней происходит. Она бросилась на Старое Ахульго к своему ребенку. Сына она нашла плачущим от голода и страха. Она схватила ребенка и помчалась туда, где стояли передовые посты неприятеля.

– Стой, куда ты? – кричали ей люди.

– Не ходи туда!

– Она сошла с ума!

– Остановите ее!

Но Парихан уже миновала рубеж, отделявший Старое Ахульго от траншей, которые занимали солдаты. Те не пытались остановить обезумевшую от горя женщину и говорили, отводя глаза:

– Спятила баба.

– Тут и мужик спятит…

– Дела, прости господи…

Парихан шла вперед, в лагерь, пока ее не остановили караульные.

– Стой! – окликнул Парихан стоявший в цепи солдат.

Парихан протянула ему своего ребенка, которого держала на руках. Солдат с подозрением оглядел странную женщину и позвал своего товарища.

– Ленька, смотри, что тут!

Другой солдат подошел к Парихан и спросил:

– Ну? Чего тебе?

Парихан и ему тоже протянула младенца. Солдат растерялся и невольно протянул руки, чтобы принять ребенка. Но Парихан его не отдала и вместо этого похлопала себя по плечу, давая понять, что отдаст младенца только человеку с эполетами.

– Офицера просит, – догадался Ленька.

Парихан закивала, услышав знакомое слово.

Раненый Нерский сидел на камне, а Лиза омывала его ссадины и осушала их смоченной в водке корпией.

– За что нам такое? – причитала Лиза.

– Сколько можно дырявить друг друга, будто не люди, а звери какие?.. Потерпи, Миша… Жив, и слава Богу… Теперь уедем, и провались оно все пропадом!..

Нерский не чувствовал боли, не отвечал на слова заботливой жены… Он лихорадочно думал о том, что у него на руках была рота, а теперь от нее почти никого не осталась. Он вспоминал картины боя и приходил в отчаяние от того, как легко сам обратился в животное, бесстрастно переступал через убитых и не слышал стенаний раненых. Но еще ужаснее было то, что рушились его прежние иллюзии. На тайных собраниях у Пестеля декабристы рассуждали о свободах, но толком ничего сделать не смогли, а горцы не только утвердили у себя свободу и равенство, но и дрались за них насмерть. И у этой кинжальной демократии было совсем не то лицо, какое декабристы рисовали в своих благостных грезах.

– Ваше благородие! – услышал вдруг Нерский.

– Что?.. оглянулся Николай.

– Тут дикарка явилась! – звали караульные.

– Офицера требует!

– Зачем? – не понял Нерский.

– Дитя хочет отдать.

– Дитя? – заволновалась Лиза.

– Как это можно – отдать свое дитя?

– Погоди, милая.

Нерский встал и направился к караульным. Увидев офицера, Парихан через силу улыбнулась и протянула ему плачущего ребенка. Нерский осторожно взял на руки младенца, догадываясь, что это сирота, и не зная, как утешить несчастную мать. Но Парихан ждала не утешения, под ребенком лежал обнаженный кинжал, и она изо всех сил вонзила его в грудь Нерскому.

У Михаила потемнело в глазах, но, даже оседая на землю, он старался не уронить младенца.

– Господи, Миша! – завопила Лиза, бросаясь к мужу.

Когда она подоспела, Михаил передал ей ребенка, и глаза его застыли, обратившись к небу. Рядом лежала заколотая штыками Парихан, на губах которой застыла предсмертная улыбка. А испуганные солдаты хлопотали вокруг прапорщика.

– Как же это, ваше благородие?..

– Не дышит…

– Прибить дьявольское отродье! – потянулся к младенцу Ленька, но Лиза отшатнулась, прижимая к себе ребенка.

– Не троньте! – заговорила она, глядя на солдат обезумевшим взором.

– Мало вы людей поубивали? Пойдите прочь!

Нерского отнесли в лагерь и положили среди сотен других погибших в этот день. Лиза с распухшими от слез глазами стояла над умершим мужем, ожидая, пока невыносимое горе уложит ее рядом с Михаилом Нерским. Но заснувший у нее на руках младенец требовал от Лизы жизни.

Ожесточенная битва на Ахульго продолжалась целый день, но овладеть последним бастионом горцев Лабинцеву не удалось. От укрепления остались одни дымящиеся руины, но и руины продолжали сопротивляться. Подземные бойницы тоже не были покинуты мюридами, хотя их оставалось все меньше и меньше. Одни гибли в бою, другие умирали от ран и жажды, а те, что оставались в мечети, погибли под ее развалинами, когда она рухнула под ядрами артиллерии, бившей с левого берега Койсу.

К концу дня Лабинцев установил на новом рубеже пушки и открыл огонь по уцелевшим укреплениям почти в упор. Делалась и тайная работа. Под шум битвы и грохот пушек саперы пробивали к последнему бастиону горцев подземную галерею, чтобы заложить мину ужасной силы.