Шапи Казиев - Ахульго

– У меня башня крепкая.

– А подставку эту сможешь сделать? – поинтересовался Галбац-Дибир, с завистью глядя на орудие.

– Я все могу, – гордо сообщил Магомед.

– Если мне не будут мешать, я еще такую же пушку сделаю. И нечего лезть со своими башнями, это же образец! Из него целая артиллерия получится.

– А лошадь где взял? – спросил Галбац, подняв копыто лошади.

– Не наша лошадь. И подковы не наши.

– У казака одного одолжил, – сообщил Магомед.

– Не на себе же такую тяжесть тащить.

– Значит, пушка исправна? – спросил Сурхай.

– И стреляет?

– Еще как! – улыбался Магомед.

– Я сам из нее столько человек уложил!

– И где же ты из нее стрелял? – спросил Шамиль, охваченный недобрыми предчувствиями.

– Как где? У Ташава-хаджи. Ему она теперь не нужна.

– Почему? – спросил Шамиль.

– Ядер у него нет, – ответил Магомед.

– А я достану или сам сделаю. А потом, на него же этот генерал напал, Граббе который.

– Граббе? – изумился Сурхай.

– Не может быть.

– Как не может, когда целая армия пришла! – рассказывал Магомед.

– Что же ты сразу не сказал? – укорял его Али-бек.

– А разве я не сказал? – удивился Магомед.

– Забыл, наверное. Так хотел имама пушкой порадовать… Я теперь точно знаю, сколько пороху надо!

– Рассказывай же, – встряхнул Магомеда за плечи имам.

– Что там случилось?

– Мы генералу покоя не давали, а потом думали сзади напасть, если сюда пойдет, – начал Магомед, насладившись произведенным пушкой впечатлением.

– Под Мескеты Ташав крепость деревянную сделал. И вдруг этот Граббе на нас напал. Ночью, с двух сторон напал.

– И что было дальше? – торопил Шамиль.

– Дрались. А потом крепость сгорела, и Ташав ушел в Саясан.

– А генерал пошел за ним?

– Наверно, – ответил Магомед.

– В Саясане тоже хорошая крепость есть.

Шамиль встревоженно оглянулся на своих наибов, но особенно пристально посмотрел на Сурхая и Али-бека, которых посылал раньше на помощь Ташаву-хаджи.

– Мы хотели остаться, – оправдывался Сурхай.

– Хотели напасть на лагерь Граббе, но Ташав сам нас отпустил.

– Сказал, что войск слишком много и из этого ничего не выйдет, – поддержал Али-бек.

– Сказал, что здесь мы будем нужнее. А потом еще шамхальская милиция к генералу явилась.

– Никто не думал, что Граббе сам нападет на Ташава, – добавил Сурхай.

– Хитрый оказался, шайтан.

Шамиль знал, что на самом деле все так и было и что Сурхай с Али-беком, вернувшись, немало сделали для подготовки к визиту Граббе на Ахульго. Но оставлять Ташава-хаджи один на один с большой силой было нельзя. На этот раз на помощь ему решено было послать наиба Галбац-Дибира Каратинского, который был кадием в Анди, неподалеку от тех мест, где бесчинствовал Граббе.

– Мухаджиров заберет мой помощник, он о них позаботится, – сказал Галбац, вскакивая на коня.

– А я со своими мюридами поспешу в Саясан. Ополчение уже предупреждено и ждет моего сигнала.

– Да поможет тебе Аллах, – сказал ему на прощанье Шамиль.

– Аллах велик! – откликнулся Галбац, пришпоривая коня.

– Мы тоже пойдем, – сказал Сурхай, чувствуя и свою вину за случившееся.

– Будет хорошо, если хотя бы Галбац успеет, – сказал Шамиль.

– А вы позаботьтесь о том, чтобы достойно встретить генерала. И чем дальше от Ахульго, тем лучше. Теперь этот Граббе на нас пойдет.

– Да, имам, – кивнул Сурхай.

– У нас не хватает людей, чтобы разрушать дороги, – сказал Али-бек.

– Разреши взять этих бывших рабов.

– Хорошо, – согласился Шамиль.

– Они всю жизнь работали на своих хозяев, пусть теперь потрудятся для себя. Пусть узнают, что мало получить свободу, ее еще нужно защищать.

Казалось бы, поспешно отступавший Ташав тем не менее успел оставить после себя множество завалов. Срубленные столетние деревья лежали поперек узкой лесной дороги, заставляя Граббе делать частые остановки. Саперы трудились, не покладая рук, пока цепи стрелков охраняли их со всех сторон. Убрать огромные стволы редко где было возможно, и их приходилось рубить или распиливать.

Стук топоров и визг пил разносились по всему лесу, и над ним, в почти не видимом из-за густых крон небе, носились перепуганные, галдящие птицы.

Граббе был вне себя, но ничего не мог поделать с этими дебрями, будто целиком превратившимися в гигантское держидерево. Не менее того его раздражала привычка кавказских войск отвечать тысячами и даже десятками тысяч выстрелов на каждый выстрел из леса и даже на подозрительный шорох. Со стороны могло показаться, что идет серьезный бой, а на деле выходило, что деревья потеряли лишь несколько веток, зато были нашпигованы свинцом, который достанется потом противнику, если он даст себе труд его выковырять.

– Варвары! – негодовал Граббе.

– Что одни, что другие. Шагу в войсках нет, порядка никакого, дай им только пострелять!

Наконец, после тяжких трудов отряд вышел к Балансу и расположился лагерем на отдых. Аул был известен тем, что здесь собирались партии горцев перед нападениями на Линию. К Балансу были посланы казаки Лабинцева и батальон под командой Пулло, которые после артиллерийского обстрела бросились на аул с двух сторон. Однако атака оказалась напрасной. Балансу было покинуто жителями, которые ушли и даже унесли свое имущество. Только несколько куриц носились между домами, шарахаясь от огня, которому было предано пустое село.

Посовещавшись с командирами, Граббе после короткого отдыха двинул войска вверх по течению реки. За отсутствием нормальной дороги главная колонна с артиллерией и обозами шла прямо по мелководному извилистому руслу Ямансу, часто переходя с одного берега на другой. Прикрывая главную колонну, с обеих сторон по берегу двигались казачьи сотни и по два батальона с горными орудиями. Но и здесь приходилось часто останавливаться, потому что то тут, то там появлялись разъезды мюридов, обстреливая колонну из ружей и сразу же скрываясь.

Милютин ехал полулежа в телеге, среди тюков с офицерским имуществом. Рядом, верхом, двигался Васильчиков.

– Как твоя рана? – спрашивал он приятеля.

– Болит?

– Я и забыл про нее, – храбрился Милютин, хотя телега прыгала так, что рана болела сильнее, чем когда была только получена.

– Зря ты не вернулся в крепость, – сказал Васильчиков.

– А ты бы вернулся?

– Нет! – воскликнул Васильчиков.

– Ни за что!

Но на самом деле это ненужное геройство Милютина весьма раздражало Васильчикова. Ему порядком надоела эта беспокойная езда по лесам и оврагам, это холодящее, мучительное ожидание горской пули из-за каждого дерева, куста или камня. Он даже завидовал легкой ране Милютина. Будь такая у Васильчикова, он бы давно отправился назад, а там – сначала на Воды, а потом, дождавшись награды, и вовсе домой в ореоле кавказского героя. Он представлял себе войну с горцами вовсе не такой. Ему чудились великие подвиги, благородные разбойники и пьянящей красоты черкешенки. А тяжкие переходы, убитые и раненые и эти горящие аулы, давно оставленные жителями, превращали адъютантскую службу в какую-то отвратительную каторгу. Чтобы отвлечься от мрачных размышлений, он принялся изучать знамя Ташава, снятое с башни в укреплении и лежавшее теперь в той же телеге, в которой везли Милютина.