Шапи Казиев - Ахульго

– На что прикажете заменить?

– Да хотя бы вот на что… – Граббе на мгновение задумался, а затем стал диктовать.

– Война – это искусство маневра. Противник поджидает нас в своих дремучих лесах, но мы обманем его расчеты и вернемся на время в крепость Внезапную.

Следуя своей тактике, Граббе приказал усилить заградительную цепь и сделать вид, что войска располагаются на ночлег. А когда наступила глубокая ночь, велел сняться с места с соблюдением совершенной тишины и быстро двигаться обратно.

Граббе казалось, что маневр был произведен успешно, но не успел отряд пройти и версту, как попал под перекрестный огонь. В суматохе отряд отступил к аулу Рогун-Кажа, где оставался до рассвета, отстреливаясь от невидимого противника. Наутро, собрав раненых и похоронив убитых, среди которых оказался и проводник отряда, Граббе приказал выступать на Балансу. Но прежде, в отместку за свои неудачи, велел сжечь аул, а заодно и соседний – Бильты.

Ташав и Галбац сделались теперь хозяевами положения. Один преследовал отступающего противника по левой стороне реки Ямансу, а другой – по правой.

Граббе отступал в том же порядке, как и пришел: главная колонна шла по руслу реки, а по бокам ее защищали две колонны. Но отряд непрерывно обстреливался. Лабинцев и Пулло носились с кавалерией, отгоняя наседавших горцев, и несли потери.

Граббе все более свирепел, и сжигал пустые ичкерийские и ауховские аулы, мимо которых проходил. А Милютин делал значимые для военной теории выводы:

«Отступление есть всегда самое трудное и опасное действие в виду неприятеля, но в особенности в войне Кавказской. Даже после удачного нападения обратное следование через ущелья и леса не обходится никогда без кровопролития. Густые леса Чечни доставляют горцам такое выгодное прикрытие, что они безнаказанно, почти невидимые, окружают колонну, растянутую по узкой дороге. Напирая дерзко на арьергард, они в то же время стараются с флангов прорвать боковые цепи, чтобы врезаться в самую средину колонны, состоящую из обоза и артиллерии».

Выводы Милютина были отражением действительности. Жаркие перестрелки разгорались одна за другой, затем следовали дерзкие нападения горцев на колонны. И наскоки эти уже не могли предотвратить даже пушки со своей смертоносной картечью. Отряд вынужден был часто останавливаться, и тогда нападения на него еще более усиливались. Потери росли, а горцев становилось все больше, потому что к ним примыкали местные жители, жаждущие отомстить за разоренные аулы.

Граббе носился вперед и назад, но скоро бросил это опасное занятие, а Васильчикову начало казаться, что во всем отряде по-настоящему охраняют лишь самого генерала. И только бывалые солдаты хладнокровно отбивали атаки горцев и сами бросались на них в штыки. А если и гибли, то молча, с особым достоинством, как принято было на Кавказе.

Когда отряд миновал Балансу, горцы сделали еще один дружный натиск, вынудив отряд расстрелять в лесу почти все остававшиеся у него патроны. И только перейдя на другой берег, в сторону Внезапной, и добравшись до аула Ярыксу-Аух, отряд избавился от преследователей, как медведь от осиного роя, и расположился на ночлег.

Отступление обошлось отряду в восемь убитых и шестьдесят два раненых, среди которых было и пять офицеров. Жаль было и надежного проводника, которого некем было заменить. Потери горцев были неизвестны, но Граббе решил все же записать в их число несколько сотен. Кроме того, у Граббе было шестеро пленных, которые оказались мирными до того ауховцами.

– Прогнать сквозь строй, – велел Граббе.

– Для примера остальным разбойникам.

Передав все поручения Граббе, Васильчиков шел через лагерь. Вокруг стояли палатки и горели костры. Свободные от нарядов солдаты курили свои трубки в ожидании ужина, который обещал быть сытным. Опытные служивые позаботились о трофеях, и в их котлы угодили несколько баранов, найденных у одного из опустевших сел.

Проходя мимо штабной палатки, Васильчиков увидел Милютина. Поручик что-то писал в свете наколотой на солдатский штык свечи.

– Домой пишешь? – спросил Васильчиков, располагаясь рядом.

– Что? – нехотя оторвался от своих записей Милютин.

– Я тоже все собираюсь написать батюшке, да никак не соберусь.

– И мне надо бы, – кивнул Милютин.

– А я насчет похода записываю, чтобы не забыть.

– Важное дело, – согласился Васильчиков.

– Публиковать станешь?

– Рано, – ответил Милютин, откладывая тетрадку.

– С первого разу все не постигнешь.

– А чего тут мудреного? – удивился Васильчиков.

– Война и есть война.

– Да нет, брат, – ответил Милютин.

– Тут война другая. Под академический аршин не подходит.

– Какая – другая? – не понимал Васильчиков.

– Этого я еще выразить не могу, – объяснял Милютин.

– Но то, что Кавказская война – школа великая, это мне ясно.

– Кому – школа, а кому – каторга, – сказал Васильчиков.

– Да сам разве не видишь, как здорово? – недоумевал Милютин.

– Где еще так быстро военному ремеслу выучишься? Где столько новых приемов увидишь? А управление войсками? Это тебе не в поле воевать, тут головой работать надо. У нас ведь тактику и стратегию большей частью по Наполеоновским войнам преподают. А на Кавказе дерзость – главное оружие. Быстрота, ловкость, хитрость! Не узнавши характера противника, мало чего добьешься. А вахлаком будешь – слопают, как волки теленка.

Но Васильчикова все это не увлекало. Он уже чувствовал себя героем и мечтал скорее вернуться в свет, в Петербург. Но говорить об этом прямо не смел. Вместо этого он решил высказать свое мнение насчет экспедиции:

– Тут, конечно, все получает особенный смысл. К примеру, поход наш. Станешь кому рассказывать в Петербурге, так и не поймут, зачем ходили. Ну, скажут, взяли какие-то избы в дебрях, пожгли села, людей зазря погубили. А здесь все иначе видится. Чтобы удержать дикарей в покорности, приходится являться к ним в дом для упреждения, для устрашения разбойников.

– Жаль только, их и этим не проймешь, – сказал Милютин.

– Тут политические меры нужны.

– Не нашего ума дело, – вздохнул Васильчиков.

– А только я бы на твоем месте… В смысле ранения… Тут же бы и уехал.

– Этого-то я и боюсь, – сказал Милютин, доставая из своего походного тюка фляжку.

– Я в большой поход хочу. На Шамиля! Вот где будет настоящая школа!

– С меня бы и этой хватило, – признался Васильчиков

Милютин открыл фляжку и предложил:

– Ром отменный, не желаешь ли стаканчик?

– Благодарю, – протестующе взмахнул рукой Васильчиков.

– У меня еще дел много.

– Какие дела на ночь глядя? – усмехнулся Милютин.